Невероятное паломничество Гарольда Фрая

— Хотите? — вдруг предложил собеседник.

— Что вы, не надо!

Гарольд заслонился обеими руками, словно обороняясь от угощения.

— Мне вполне хватит и половины. Жаль выбрасывать остальное. Прошу вас, не стесняйтесь.

Седой джентльмен аккуратно выложил нарезанные ломтики на бумажную салфетку, а тарелку с нетронутой половинкой пододвинул к Гарольду.

— Можно вас спросить? — осведомился он. — Вы производите впечатление порядочного человека.

Гарольд кивнул, потому что хлебец уже оказался у него во рту, и невозможно было бы просто взять и выплюнуть его. Он принялся подбирать пальцами потекшее по рукам масло, но оно все равно струилось по запястьям, пятная обшлаг рукава.

— Я приезжаю в Эксетер каждый четверг. Утром я сажусь в поезд, а к вечеру возвращаюсь. Я встречаюсь здесь с молодым человеком. Мы проделываем с ним разные штуки. Об этой стороне моей жизни никто не знает.

Седой джентльмен прервался, чтобы налить себе еще чаю. Хлеб застрял у Гарольда в глотке. Он чувствовал, что собеседник ищет его взгляд, но никак не мог решиться поднять на него глаза.

— Можно, я продолжу? — спросил джентльмен.

Гарольд кивнул. Судорожным глотком он протиснул кусок в горло, оцарапав миндалины и все, что дальше.

— Мне нравится то, что мы с ним делаем, иначе я не стал бы сюда приезжать, к тому же я очень к нему привязался. Под конец он приносит мне стакан воды и иногда что-нибудь рассказывает. Его речь не слишком совершенна. В детстве он, вероятно, перенес полиомиелит, поэтому слегка прихрамывает.

Тут седой джентльмен почему-то запнулся, как будто хотел побороть что-то внутри себя. Он приподнял чашку, но его руки так дрожали, что, пока он нес ее ко рту, чай выплеснулся через край и пролился на ломтики гренка.

Гарольд отвел взгляд. Он заколебался, не уйти ли, но, поразмыслив, понял, что не сможет. Ведь он съел половину гренка, предложенного собеседником. Но, так или иначе, зрелище чужой беспомощности походило на бесцеремонное вторжение с его стороны, тем более что джентльмен при всей своей элегантности оказался таким сердечным. Гарольд жалел, что тот пролил свой чай, и надеялся, что тот промокнет пятно на гренке, но джентльмен не двигался — просто сидел, видя мокрое пятно и не обращая на него внимания. Его гренок на глазах превращался в кашу.

С видимым усилием мужчина продолжил, медленно выговаривая слова, каждое по отдельности:

— Я облизываю его кроссовки. Это часть нашей игры. Но только сегодня утром я заметил в одном из них дырочку на носке. — Его голос дрогнул. — Мне хотелось бы купить ему новую пару, но я боюсь его обидеть. Однако мне еще более невыносимо знать, что он ходит по улицам в дырявой кроссовке. Он промочит ноги. Что мне делать?

Он с такой силой втянул в себя губы, словно хотел остановить напирающую изнутри лавину печали.

Гарольд молчал. Седой джентльмен на поверку оказался совсем не тем, кем поначалу представлялся Гарольду. Это был его собрат, со своей неповторимой болью, вроде бы без видимых отклонений, и вы ничего такого не заподозрили бы, если бы просто встретились с ним на улице или случайно подсели к нему за столик в кафе и не съели бы половинку его коржика. Гарольд представил себе этого джентльмена на платформе в его шикарном костюме, такого же, как множество ему подобных, каких не перечесть во всей Англии. Люди покупают молоко, заправляют машины бензином, даже отправляют письма, но никто вокруг не догадывается, какой чудовищный груз тайно тяготит каждого из них. Каких нечеловеческих усилий стоит выглядеть нормальным, рядовым элементом непринужденной повседневности. И какое в этом одиночество. Тронутый и притихший, Гарольд подал джентльмену салфетку.

— Я, наверно, купил бы ему новые кроссовки, — сказал он.

Он наконец решился встретиться взглядом с седым джентльменом. Радужка глаз у того оказалась голубовато-водянистой, а белки болезненно-розовыми. У Гарольда сжалось сердце, но взгляда он не отвел. Несколько мгновений оба сидели молча, пока у Гарольда не сделалось на душе легко-легко, и тогда он робко улыбнулся. Он понял, что предпринятый им поход во искупление собственных ошибок призван также научить его принимать странности других. На правах прохожего он был допущен в мир, где все, а не только земля, открывалось перед ним как на ладони. Люди вольны были говорить, а он волен был слушать. И уносить с собой частичку каждого. Прежде он многим пренебрегал в жизни, и этой толикой благородства он теперь выплачивал долг Куини и своему прошлому.

Джентльмен тоже улыбнулся:

— Благодарю вас.

Он утер сначала рот, потом пальцы и наконец край чашки. Вставая, он добавил:

— Наши дороги вряд ли когда-нибудь снова пересекутся, но я очень рад нашей встрече. И рад, что поговорил с вами.

Они пожали друг другу руки и разошлись, оставив на столе недоеденный гренок.

9. Морин и Дэвид