Невеста

— Не о них речь, Фёкла Семёновна. Я о погибших героях материалы собираю, которые здесь Советскую власть устанавливали.

— Ну, этих не грех добрым словом помянуть. Крепкие люди были. Не то, что моя: крути-верти, а понятия настоящего о жизни нет. Недаром её Тихон Андреич мельницей звал. Мельница и есть, хоть и родная моя дочь.

— Ну как живёт-то Мария? Как она, замужем?

Фёкла Семёновна махнула рукой:

— Как живёт? Ничего живёт. Скоро в гости будет, сам увидишь… — И, переведя разговор на другое, добавила: — Отдыхай ложись. Вижу: устал ты с дороги, даже с лица спал.

Хозяйка ушла. Иван Фёдорович задумался: скрывает от него что-то Фёкла Семёновна. О Марии говорит неохотно. И характер у неё изменился: раньше редко уступала мужикам, а вот черноволосому уступила, сразу послушалась.

Потянулись длинные летние дни. Вечерами вспоминали они вдвоём прожитое и пережитое. Фёкла Семёновна часто жаловалась старому другу на беспорядки в бригаде. Доставалось ленивым и нерадивым, а больше всего — бригадиру.

— Ты уж меня не суди, — говорила она, — хоть и старухой я стала, а худых людей прощать не люблю.

Он знал — любила Фёкла Семёновна говорить правду в глаза, но старухой себя назвала напрасно. В свои пятьдесят с лишним лет она была ещё очень крепкой и здоровой женщиной. И лета её не согнули, а выпрямили.

Вставала она рано, часов с четырёх утра начинала стучать вёдрами и бегать через длинные сени со двора в избу, из избы во двор. Иван Фёдорович просыпался и слушал сухое повизгивание рассохшихся половиц. Часов с восьми, иногда раньше, наступала тишина. Хозяйка уходила на работу и возвращалась только к ночи, когда солнце уже скатывалось за гору и темнели в избе углы.

Если Иван Фёдорович был дома, она заходила к нему и рассказывала артельные новости. О дочери Фёкла Семёновна говорила редко.

— Не скажу зря, навещает меня Мария. Не забывает свой дом, — осторожно хвалила она дочь.

Только дня через три Иван Фёдорович увидел Марию. В тёмном простом платье, худая, беспокойная, она была очень похожа на строгую учительницу, которая хорошо знает свой предмет. Было в ней и что-то приятное, детское, но быстро пропадало, как только Мария начинала говорить.

— Собираете? — спрашивала она Ивана Фёдоровича, ломая подовые пироги цепкими маленькими руками.

— Собираю…

— Надо вам организовать людей. Привлечь молодёжь. Без народа у вас ничего не получится.

— Конечно, — соглашался он. — Помощь очень нужна. Только время сейчас горячее: уборка скоро…

— Увлеките собственным примером. Прочитайте лекцию. Поговорите с народом.

— Спасибо, Мария, — благодарил девушку удивлённый старик. — А помнишь отцовскую шапку? Ты её часто подружкам показывала.

— Помню, серая с кожаными завязками. Мама спрятала куда-то, и сама не может найти… Искала я, плакала… Ведь самое дорогое потеряли… Не видала я отца, а всё равно знаю. Хороший он был у нас, справедливый. Часто снится мне, глаза такие добрые, родные. Проснусь утром, вспомню, и так приласкаться хочется. Улыбаюсь от радости, как маленькая девочка…

Мария вдруг перестала и говорить и есть, схватила с лавки косынку, крикнула:

— Ой, чуть не забыла. У меня сегодня репетиция! — И выбежала из избы.

Пришла Фёкла Семёновна с чашкой мёда от соседей, постояла молча у стола, вздохнула и тихо ушла на кухню. Иван Фёдорович решил не беспокоить расстроенную хозяйку и вышел на улицу, не поужинав.

Солнце уже закатилось, но жара не спала. Было душно, на траве и на листьях лежала горячая пыль. По улице, как потерянные, бродили пёстрые телята.

Шедшие с лугов колхозники спокойно глядели на потемневшее над мысом небо. Гроза их не пугала. Только хромой бригадир бегал от избы к избе и кричал в окна:

— Иван Терентьевич! Сено у тебя в зародах? — Лукич, Лукич, как управились?

Ему что-то отвечали, и он, довольный, бежал, прихрамывая, дальше.

Красные двери в новую избу-читальню были раскрыты настежь. Иван Фёдорович услышал доносившиеся оттуда звонкий смех и обрывки песен и решил заглянуть.

Колхозная изба-читальня с крохотной сценой была похожа на маленький сельский клуб. Вдоль белых стен стояли некрашеные лавки, над ними висели лозунги и плакаты. Два старинных посудных шкафа были набиты книгами.

На маленькой сцене несколько дочерна загоревших девушек разучивали новую песню. Руководила ими Мария. Она стояла спиной к раскрытым дверям, размахивала худыми руками и просила:

— Серьёзней, девушки. Ещё раз, со второго куплета. Начали…

Всю ночь поют в пшенице перепёлки О том, что будет урожайный год, Ещё о том, как за рекой в посёлке,Моя судьба, моя любовь живёт…

Девушки пели по-своему, ласково и задумчиво, а Мария нервничала, под тонким платьем сердито двигались у неё острые лопатки.

— Не так, девушки, не так, — говорила она им. — Надо громче и больше уверенности. Ведь мы в песне не жалуемся на жизнь, как дореволюционные женщины… Вот слушайте.