Невеста Борджа

Я беспокоилась лишь за Альфонсо: он был мужчиной, а значит, имел политическое влияние. Я была всего лишь женщиной, и потому на меня смотрели как на неудобную супругу, но не как на прямую угрозу. Мы оба пытались уверить себя, что нам ничего не грозит, особенно теперь, когда Лукреция находится на четвертом месяце беременности и Александр с восторгом ожидает рождения первого законного внука — наследника Арагонского дома и дома Борджа.

Папа постоянно повторял, что король Людовик никогда не нападет на Неаполь; он утверждал, что французский король заинтересован лишь в Милане, и ни в чем более. Как только Людовик установит свою власть над Миланом, он уведет армию.

Нам очень хотелось верить утверждениям Папы.

Но Альфонсо смог им верить лишь до определенного предела. Он скрывал от меня один секрет, и я до сих пор не могу простить ему этого, хотя и знаю, что он поступил так лишь из стремления защитить меня.

Король Людовик с легкостью заполучил власть над Миланом; горожане, беспокоясь за свои шеи, высыпали на улицы, чтобы поприветствовать его. Что же до герцога Лодовико и его кузена, кардинала Сфорцы, то они не сумели заручиться достаточной поддержкой, чтобы отразить нападение. Осознав это, они бежали еще до того, как город открыл ворота французской армии.

Вместе с королем в город въехал Чезаре Борджа.

Август лишь начался, и по утрам стояла приятная прохлада. Лукреция пригласила меня позавтракать вместе с ней в крытой галерее дворца. Мы радостно беседовали о том, о чем обычно говорят женщины, когда одна из них ждет ребенка, но тут наш разговор прервало появление папских придворных, а затем и его святейшества.

Он прошел по галерее с несвойственной ему быстротой, ссутулив широкие плечи. Мне невольно вспомнился родовой герб Борджа, потому что больше всего Александр в этот момент напоминал обозленного, готового напасть быка.

Он приблизился; белизна атласной рясы подчеркивала красноту его круглого лица и темноту прищуренных глаз. Он смерил сначала меня, потом Лукрецию острым, словно нож, взглядом. Очевидно, мы обе сделали нечто такое, что вызвало его ярость и презрение.

Мы встали, Лукреция — с трудом, из-за своего положения; но Александр тут же жестом велел нам сесть обратно.

— Нет! — воскликнул он. — Сидите! Вам это потребуется!

Голос его был резок, а лицо наводило страх. Он подошел к нашему столу и швырнул к тарелке Лукреции какое-то послание. Я сидела, окаменев, не смея и вздохнуть.

Лукреция побледнела — возможно, она уже подозревала то, о чем я лишь начала догадываться, — схватила письмо и начала читать. Она ахнула, а потом рассмеялась странным, недоверчивым смехом.

— Что случилось? — спросила я негромко, чтобы не злить его святейшество еще сильнее.

Лукреция потрясенно взглянула на меня. Мне показалось, что она вот-вот упадет в обморок. Но она взяла себя в руки и произнесла, сдерживая подступающие слезы:

— Альфонсо. Он говорит, что для него стало опасно оставаться в Риме. Он уехал в Неаполь.

— И просит тебя присоединиться к нему! — рявкнул Александр, протянув свою ручищу к письму.

Лукреция съежилась, как будто опасаясь, что он может ударить ее.

— И тебе лучше поклясться перед Богом, что ты ничего об этом не знала!

Лукреция моргнула и прошептала:

— Я ничего не знала, клянусь. — Александр разразился новой тирадой:

— Каким вероломным человеком надо быть, чтобы обвинить собственную семью — обвинить меня! — в неверности, а потом бросить несчастную жену, ожидающую ребенка? Мало того: каким псом надо быть, чтобы поставить свою жену в подобное положение — попросить ее бросить родню, зная о политической и семейственной ответственности, которая лежит на ней?

Мне захотелось ударить его. Я была в ярости: да как он смеет оскорблять моего брата, куда более порядочного человека, чем Александр вообще в состоянии представить? И в то же время меня взбесило, что Альфонсо бежал из Рима, ничего мне не сказав.

Но при этом я понимала, почему он хранил молчание: подобная тайна ставила под угрозу и мою жизнь. А так, оставив меня здесь ничего не знающей о его планах, Альфонсо позаботился о том, чтобы Борджа сочли меня безвредной.

— Само собой разумеется, ты не будешь отвечать на это письмо, — грубо велел Александр дочери. Слезы, текущие по ее щекам и капающие на пергамент, что лежал теперь рядом с недоеденным завтраком, нимало не тронули Папу. — С этого момента за всеми твоими передвижениями будут внимательно наблюдать, и я тебя уверяю, что ты никуда не отправишься без моего дозволения! Он повернулся ко мне.

— Что касается вас, донна Санча, то вы можете идти укладывать свои вещи. Конечно же, король Федерико не захочет оставлять здесь ничего из своего имущества, так что вы отправитесь следом за вашим братом, в Неаполь.

Лицо мое залила краска. Я встала. Голос мой остался холоден, но дрожал от гнева.

— Я поступлю так, как мне велит мой муж. — Александр угрожающе навис надо мной.

— Ваш муж не имеет в этом доме права голоса, как вам прекрасно известно. Я желаю, чтобы вы покинули дворец не позднее завтрашнего дня и забрали с собою свой арагонский норов и заносчивость.