Невеста Борджа

Я пребывала в таком мрачном расположении духа и была настолько не похожа на себя, что донна Эсмеральда, никогда не трогавшая меня и пальцем, дважды в раздражении отвесила мне оплеуху. Я продолжала размышлять над одолевшим меня тогда импульсивным желанием убить отца. Оно пугало меня. Я начала думать, что без облагораживающего влияния Альфонсо я стану жестоким, полубезумным тираном, подобным отцу и деду, на которых я так походила.

Когда две недели наконец-то миновали, я отыскала своего младшего брата и обняла его с такой силой, что у нас обоих перехватило дыхание.

Снова обретя дар речи, я сказала:

— Альфонсо, давай поклянемся, что никогда больше не расстанемся. Даже когда ты женишься, а я выйду замуж, мы должны остаться в Неаполе, рядом друг с другом, потому что без тебя я сойду с ума.

— Клянусь, — отозвался Альфонсо. — Но, Санча, у тебя крепкий и здоровый разум. Со мной или без меня, но ты можешь не страшиться безумия.

— Я слишком похожа на отца, — ответила я. У меня дрожала нижняя губа. — Такая же хладнокровная и жестокая. Даже дедушка говорит, что я безжалостная, как он.

Впервые я увидела, что глаза моего брата вспыхнули гневом.

— Ничего ты не жестокая! Ты добрая и хорошая. А король ошибается. Ты не безжалостная, ты просто… упрямая.

— Я хочу быть такой, как ты, — сказала я. — Ты — единственный человек, с которым я счастлива.

С этого времени я никогда не давала отцу повода наказать меня.

ПОЗДНЯЯ ВЕСНА 1492 ГОДА

Глава 2

Прошло чуть больше трех лет. Настал 1492 год и привел с собой нового Папу, Родриго Борджа, принявшего имя Александра VI. Ферранте не терпелось установить с ним хорошие взаимоотношения, поскольку предыдущие понтифики недоброжелательно относились к Арагонскому дому.

Мы с Альфонсо уже слишком выросли, чтобы делить детскую, и нас развели по разным спальням, но мы разлучались только на время сна и некоторых уроков. Я изучала поэзию и танцы, пока Альфонсо совершенствовался в искусстве фехтования. Мы никогда не говорили о главной нашей причине для тревог: я достигла пятнадцати лет, брачного возраста, и вскоре меня должны были отдать в другую семью. Я утешала себя мыслью, что Альфонсо быстро подружится с моим будущим мужем и будет каждый день навещать нас.

Но вот настал момент, когда рано утром меня вызвали в тронный зал. Донна Эсмеральда, как ни старалась, не могла скрыть своего волнения. Она одела меня в скромное, но изящно сидящее черное платье из прекрасного шелка с парчовым корсажем, зашнурованным так туго, что я едва могла дышать.

В сопровождении донны Эсмеральды, мадонны Трузии и донны Элены я прошла через дворцовый двор. Солнце скрылось в густом тумане; он висел в воздухе, словно мелкий, медленный дождик, покрывая мое платье, лицо и тщательно уложенные волосы мельчайшими капельками воды.

Наконец мы добрались до крыла Ферранте. Когда двери тронного зала распахнулись, я увидела деда, с царственным видом восседающего на своем троне с красной обивкой. Рядом с ним стоял незнакомец — довольно прилично выглядящий, коренастый, мускулистый мужчина. А рядом с ним — мой отец.

Время не пошло на пользу Альфонсо, герцогу Калабрийскому. Как минимум, он сделался более неуравновешенным, а точнее сказать, более злобным. Вот недавно он потребовал плетку и лично выпорол повариху за то, что ему подали холодный суп. Он бил несчастную женщину, пока она не упала в обморок. Один лишь Ферранте сумел удержать его. Еще он выгнал с криками и ругательствами постаревшего слугу за то, что тот недостаточно хорошо начистил ему сапоги. Дед как-то сказал: «При виде моего старшего сына солнце в страхе прячется за облака».

Его лицо, все еще красивое, сделалось живым портретом страдания: губы искривились от едва сдерживаемого гнева, готового обрушиться на любого, а глаза излучали несчастье, и он радовался лишь тогда, когда делился им с кем-то. Он теперь не выносил детского смеха, и мы с Альфонсо должны были молчать в его присутствии. Однажды я забылась и хихикнула. Он ударил меня с такой силой, что я пошатнулась и чуть не упала. Но боль мне причинил не столько сам удар, сколько мысль о том, что он никогда не поднимал руку ни на кого из своих детей — только на меня.

Однажды, когда Трузия думала, что мы заняты своими делами, она призналась Эсмеральде, что как-то раз пришла ночью в спальню моего отца и обнаружила там полную темноту. Когда она принялась искать свечку, из темноты долетел голос отца: «Оставь». Когда мать двинулась к двери, он приказал: «Сядь!» Ей пришлось сесть рядом с ним, на пол.

Когда она попыталась что-то сказать, он крикнул: «Придержи язык!»

Ему нужны были лишь тишина и темнота, и еще нужно было знать, что мать здесь.