Невеста Борджа

Но этот странный торжествующий взгляд Лукреции, прижимавшей лицо Папы к своей груди, заставил меня затосковать по дому, который я знала. Я не могла скрыть отвращения, внушенного мне подобной сценой с участием отца и дочери — на миг мне представился мой отец на месте Александра и я сама на месте Лукреции. Я содрогнулась при мысли о том, чтобы прижаться грудью к губам Альфонсо II или чтобы отец, напившись, лапал меня. Эта мысль была настолько отвратительной, что я тут же отбросила ее.

Теперь я слишком хорошо поняла причину ревности Лукреции… и причина эта не имела ничего общего с тем, что я могла затмить ее в глазах народа.

Ее любовь к Александру выходила далеко за пределы любви дочери к отцу. Взгляд, устремленный на меня, был взглядом женщины, завладевшей возлюбленным и предупреждающей соперницу: «Оставь его. Он мой».

При мысли о том, как ее молодое нагое тело прижимается к дряблому телу понтифика, мне сделалось нехорошо. Я брела вдоль края площади, дыша ночным воздухом — от Тибра тянуло запахом болота, — как будто я могла очистить собственную память от того, что мне только что довелось увидеть.

Внутреннее чутье говорило мне, что Лукреция — развращенное, презренное создание. Ее бесстыдная выходка с конфетой намекала на чудовищную идею — о том, что она доставляет собственному отцу, Папе Римскому, плотские удовольствия.

Я глубоко вздохнула и постаралась успокоиться. Я цинична и скора на суждения. Совсем недолго я побыла в разлуке с братом — и вот уже обо всех думаю самое плохое. Как же мне стать более похожей на Альфонсо? Как повел бы себя мой брат?

Конечно ошибаюсь, — сказала я себе. Не может быть, чтобы эти двое были плотски увлечены друг другом. Лукреция обожает отца, как это бывает с молодыми девушками, и у нее буйная натура. Она ревнует его и не желает ни с кем делиться его привязанностью, но приходится делиться с Джулией. И тут появляюсь я, еще одна женщина, отвлекающая внимание Александра от нее. А моя резкая отповедь во время танца так обозлила ее, что она утратила власть над собою и ей отчаянно захотелось шокировать меня.

«Так оно и есть, — сказала я себе. — И, возможно, она выпила больше, чем я замечала. Возможно, она была не настолько трезвой, как казалось».

Эта мысль отчасти успокоила меня. К тому моменту, как я дошла до дворца Святой Марии, я уже поверила, что вызывающее поведение Лукреции было просто ребячеством и что Александр, конечно же, был слишком пьян, чтобы осознавать, что он тыкается лицом в грудь собственной дочери.

Стражники сразу узнали меня и впустили внутрь. Крытая галерея первого этажа была хорошо освещена, чего нельзя было сказать о коридорах наверху, и я брела наугад, пока наконец не отыскала вход в свои покои.

Я протянула руку, чтобы открыть входную дверь. И вдруг кто-то с силой схватил меня за запястье.

Я стремительно повернулась. У меня за спиной стоял Родриго Борджа. Даже полутьма не могла скрыть его грубые черты: срезанный подбородок, утонувший в складках обвислой плоти, крупный, неправильной формы нос, тонкие губы, растянутые в плотоядной ухмылке. Глаза были мутными от вина. Золотая мантия исчезла; на нем была лишь красная атласная ряса и бархатная шапочка.

«Так значит, это правда, — подумала я со странной отрешенностью. — Тайный ход между дворцом Святой Марии и Ватиканом и вправду существует». Потому что как иначе его святейшеству удалось бы так быстро покинуть свое празднество и поджидать меня здесь?

Стоя рядом с ним, я не могла отрицать его физических преимуществ: я не была высокой даже для женщины, а Родриго, в отличие от своего сына Джофре, был высоким мужчиной и в свои шестьдесят не растерял силу. Я едва доставала ему макушкой до широких плеч. Он был широким в кости, я — тонкой; его огромные ладони вполне могли бы сомкнуться вокруг моей талии, и так же легко он мог бы при желании свернуть мне шею.

— Санча, дорогая, мечта моя, — прошептал он, притянув меня к себе. Запястье пронзила острая боль, но я не вскрикнула. Слова Родриго звучали невнятно. — Я ждал этой встречи весь день, весь вечер — нет, много лет, с того самого мгновения, как мне рассказали о тебе. Но война держала нас вдали друг от друга… до сих пор.

Я открыла было рот для отповеди. Но прежде, чем я успела произнести хоть слово, ладонь Родриго легла мне на затылок и он притянул мое лицо к своему. Я пыталась сопротивляться, но тщетно. Он поцеловал меня, так что губы прижались к зубам; от перегара, смешанного с дурным запахом изо рта, меня затошнило.

Родриго выпустил мою руку и отстранился; лицо у него было словно у юного любовника, ожидающего ответной реакции. И я отреагировала: я изо всех сил залепила ему пощечину.

Он пошатнулся; ему пришлось отступить на шаг, прежде чем он восстановил равновесие. Глаза его сузились от удивления и гнева. Родриго прикоснулся к горящей щеке, потом уронил руку и иронически рассмеялся.

— Ты слишком уверена в собственной значимости, дорогая Санча. Может, ты и принцесса, но не забывай, что я Папа Римский.

— Я позову моих слуг! — прошипела я. — Они за этой дверью!