Невеста Борджа

— Я хочу подарить тебе детей. Я позволю тебе вернуться в Неаполь — я знаю, как ты тоскуешь по нему. Мы можем жить там, если так ты будешь счастливее. Мне лишь нужно будет наведываться в Рим несколько раз в год.

Я едва не расплакалась. Чезаре читал в моей душе, как в открытой книге. Он был прав: ничто не сделало бы меня более счастливой. Но в то же время все это казалось совершенно невозможным. И потому я заставляла его умолкнуть всякий раз, как он заговаривал об этом: я не хотела лелеять неисполнимые надежды. И точно так же мне не хотелось, чтобы начали бродить слухи, которые причинили бы боль Джофре. Чезаре вскоре понял, что не стоит на меня давить. Но видно было, что он все более тяготится ролью кардинала.

Десятого августа Хуан, второй по старшинству сын Папы, наконец-то прибыл в Рим, оставив в Испании беременную жену и маленького сына. После вторжения французов в Италию Александр частенько заводил речь о том, как ему хочется, чтобы все его дети жили рядом с ним, поскольку, по его словам, он все острее осознавал мимолетность жизни и собственную смертность. Под этим предлогом нас с Джофре и вызвали в Рим — и вот теперь, с приездом Хуана, желание Александра наконец-то исполнилось. Его дети, все четверо, были дома. Мне показалось странным, что Хуан не привез с собой свою семью, хотя никто из Борджа, похоже, не обратил на это особого внимания.

Для его приезда была и еще одна причина: Хуан, герцог Гандийский, являлся также гонфалоньером и полководцем Церкви, главнокомандующим папской армией, и отец призвал его домой, дабы наказать дом Орсини, которые во время войны поддержали французов. Армия Хуана силой оружия смирила все мятежные знатные дома Рима, явив каждому пример отмщения Борджа. Александр желал, чтобы в папском государстве царил мир — во всяком случае, пока он здесь Папа.

Все кардиналы, проживающие в Риме, пришли поприветствовать молодого герцога Гандийского. Он приехал верхом на боевом коне, чья упряжь была разукрашена золотыми и серебряными колокольцами. Но Хуан и сам не уступал своему скакуну: его красный бархатный берет и коричневый бархатный камзол были сплошь расшиты жемчугом и драгоценными камнями. Как он только не изжарился под августовским солнцем в таком пышном наряде? Я смотрела из окна дворца Святой Марии, как Чезаре встретил брата и провел в его новый дом, Апостольский дворец.

Тем вечером должно было проходить пышное празднество, и мне следовало на нем присутствовать вместе с прочими членами семьи. Я надела скромное черное платье. Эсмеральда не преминула сообщить, что Хуан, судя по тому, что о нем говорят, редкостный мерзавец. Возможно, она боялась, что я пренебрегу этим предупреждением, так же, как я отказывалась слушать все ее недоброжелательные отзывы о Чезаре.

Праздник начался с ужина, проходившего в узком кругу, куда входило семейство Папы и кардиналы, приходившиеся ему родней. Я уже научилась устраиваться на благоразумном удалении от Папы, чтобы не привлекать к себе нежелательного внимания; тем вечером рядом с ним сидел Хуан и, как обычно, Лукреция. Я же уселась между Джофре и Чезаре.

Как бы мне получше описать Хуана? Настоящий метеор, искрящийся очарованием, — но очарование это быстро меркло по мере того, как из-под него проступала истинная натура этого человека. Он явился с запозданием, даже не подумав о том, что заставляет его святейшество ждать, и Александр не сказал ему ни единого слова, в то время как со стороны любого другого подобное опоздание было бы расценено как оскорбление.

Хуан вошел, затмевая всех вокруг: глаза его искрились весельем — и коварством, улыбка была широкой — и заносчивой, смех разносился по залу. Губы у него были тонкие и плотно сжатые, как у отца, волосы ни светлые, ни темные, лицо чисто выбрито; он был не так красив, как Чезаре, но и не так невзрачен, как Лукреция. С ним явился друг, высокий темнокожий мавр (позднее я узнала, что это был турок Дьем, царственный заложник при папском дворе), и они были облачены в одинаковые полосатые, красно-желтые атласные одеяния и шелковые тюрбаны. На шее у Хуана были надеты золотые ожерелья, в таком изобилии, что я поразилась, как он еще умудряется держаться прямо под их весом.

На тюрбане у Хуана красовался рубин размером вдвое больше человеческого глаза, над которым поднималось павлинье перо.

Александр задрожал от радости, как будто он только что заполучил новую девственницу, которую можно было познать.

— Дитя мое! — вздохнул он. — Милый, дорогой мой сын! О, как мрачны были мои дни без тебя!

И он прижал Хуана к себе, сам не свой от радости.

Хуан прижался щекой к щеке старика, заслонив лицо Папы и при этом изучая из-под полуопущенных век реакцию братьев и сестры. Когда Хуан вошел, все встали, и я заметила, что на лице Лукреции застыло какое-то напряженное выражение и улыбается она сдержанно и неискренне.

А еще я перехватила взгляд, которым обменялись Хуан и Чезаре, и увидела злорадное торжество на лице Хуана и деланное безразличие на лице Чезаре. И еще заметила, что мой возлюбленный сжал кулак.