Невеста для ЗОРГа

— Убедительная просьба вручить товарищу Зыбину! Шкета — под мою ответственность; не надо ему в Лавру — пропадет. А так будет возможность.

И, повернувшись ко мне, сказал:

— Это — в последний раз.

Уходя, он повторил материно имя. Ангелина. Будто пробовал на вкус неизвестный фрукт. Из-за приоткрытой двери фыркнул автомобиль. Потом дежурный отвел меня в комнату реформатория, где вместе с другими босяками я дулся в буру и хлебал казенный суп из крупинок пшена с капустными листьями.

А через несколько дней меня привели в большую холодную комнату. Мильтон в барашковом картузе поправил ремень с кобурой и на мою хохму «перед расстрелом покурить бы» пообещал выдать «папиросину из свинца». Открыв дверь, он кашлянул, а растрепанная женщина, влетевшая в комнату, едва взглянув на меня, закричала мамкиным голосом:

— Андрюшенька, сынок мой!

… — А вам, товарищ Полюдов, все бы меня в прошлое мордой тыкать. Наверное, удовольствие от этого испытываете. А тот факт, что с преступным прошлым я покончил давно и бесповоротно? Зато Ерохин у вас — только крыльев не хватает. Не знаю, каким макаром попал он в «контору», но в сороковом я этого типа мог на нары упечь. Совершенно за дело, между прочим.

Сияя от «счастья», я ушел за шкаф, а эта парочка продолжила спор, утихнувший видимо при моем явлении-прибытии.

— Не понимаю твоего упорства?! — напирал капитан. — Ты считаешь, что карта у тебя в рукаве и партию можно закончить одним ударом?

— Это не игра, Паша. Это жизнь.

— Жизнь тоже игра, только длится дольше.

Евграф подошел к окну и стал обозревать вид на проспект. Очевидно, зрелище ему не понравилось, и он принялся стружить Ганчева. Дескать, силы будут распыляться, а «если бросить всё на этот объект»…

Спор ушел в нехарактерный для начоперода диапазон, пока на очередной выпад Ганчев не сказал, белея лицом:

— Ради бога, не трогай папу.

И установилась электрическая тишина, с едва заметным угасанием накала.

— Извини, Павел. Ты ведь знаешь, как я уважал Максимилиана Францевича.

Ганчев опять махнул рукой.

— Ты недоговариваешь, Евграф. Нет никаких документов и свидетельств, подтверждающих истинность того факта…

— Есть.

Полюдов тяжело умостился на подоконник и, раскуривая трубку, подозвал меня:

— Рассказывай, что на самом деле произошло в доме Штольца осенью двадцать четвертого года.

Язык мой будто примерз к нёбу. Ну это уметь надо так заставать врасплох! Стряхнув оцепенение, я заговорил. Полюдов и Ганчев слушали, не перебивая, только рыжий капитан слушал с интересом, а начоперод с угрюминкой в лице. Когда я закончил рассказ о сектантах и их безумном хороводе, Ганчев поднялся. Он смотрел на Полюдова, почти что открыв рот, а Евграф невозмутимо чиркал спичкой — слушай, мол, дальше.

— А дальше все, — выдохнул я, почувствовав невероятную легкость после неожиданного для самого себя «чистосердечного признания». — В психушке бухнуло что-то. Молния была. Потом девка из хоровода выскочила, вроде в меня вцепилась. Потом — не помню.

Ганчев, казалось, готов был схватить меня за ворот и растрясти.

— Совсем?

— Почти, — меня передернуло ознобом, как всякий раз при воспоминании о тех событиях. — Знаю, что произошла какая-то херь: не ужасная… а только все равно дергает меня, как про это думаю.

— Ты кому-нибудь это рассказывал?!

Я отрицательно помотал головой.

— Но почему?

— Потому что он вор, шпана и хулиган… — Полюдов, наконец, раскурил трубку и, перестав отираться у подоконника, продолжил: — Стоял с дружком на стреме, когда банда склад нэпманский грабила. Свою долю спрятал у Штольца — строение такое было около психбольницы Скворцова-Степанова. Имел, как плату за соучастие, три червонца и колобок анаши, которую они с корешем и долбили тогда в мансарде. Зворыкин, кстати, тоже все видел?

— Не видел, — сказал я хмуро. — Ему луна спать мешала, и он ушел ее выключать.

— Красавцы! — Капитан нервно засмеялся, а Полюдов напомнил ему про какое-то незавершенное дело.

— Угу… — Ганчев подумал с минуту. — Саблина и Ерохина дай в помощь на Летний Сад.

— Так он дохлый еще после госпиталя. И Ероху упечь грозится.

Капитан подмигнул мне.

— Так и я после госпиталя. А Ерохина не упек же!

— А, кстати, почему? — вопросительно уставился на меня Евграф.