Невеста для ЗОРГа

Вторым по списку шел рапорт жандармского офицера Головатых о двух фрейлинах, странным образом умерших на выставке «уральских самоцветных каменьев». Головатых усердно собрал факты, проанализировал случившееся, но к выводам так и не пришел — больно диковинно выглядело случившееся. В конце концов выяснилось, что перед уральской экспозицией была еще одна — египетская, откуда и занесли ОРВЕРа-убийцу.

Британцы вообще дали маху с этим Египтом, особенно, когда стали копать могилы фараонов. Наши палестины пострадали не так, как Европа, но дерьма хлебнули тоже — в Одессе и Питере до тридцать девятого года стояли бассейновые спецзаслоны, обнюхивавшие каждый подозрительный пароход. А, например, палеоорганику, которую привез из Гоби профессор-заика Ефремов, или коллекцию князя Черкасского, держат в карантине по сей день.

После Головатовского рапорта следовал «Вестник богословия» за 1916 год и журнал «Научная мысль» за двадцать первый. Объединял их один из авторов — некий П.П.Бажов. В «Вестнике» он проходил под каким-то немыслимым церковным чином, а в советском печатном органе был просто «тов.».

Начал ПэПэ Бажов пространными рассуждениями о том, что Господь сделал человека по своему образу и подобию, но за прошедшее время «штамп» износился. И теперь мол получаются лишь плохие копии. А вот если бы найти оригинал… И понеслась математика на дюжине страниц.

Я сперва не понял ничего — ну не моё оно. Математика, алгебра, физика… Однако в этой ученой тайнописи, иредка разбавленной комментариями, я смог зацепить одну мысль. А когда «пережевал» ее, то впал в небольшой ступор: этот Бажов описывал математическую модель сверхсущества: собственно Бога. Ну ни хрена себе… Интересно как отнесся к этому опусу ихний поповский партком? Воодушевленный, я ринулся далее пробиваться сквось заросли интегралов, но отставной теософ ударился в такой густой фольклор, что я журналы отставил и перешел к описи «Странных и необьяснимых случаев в музеях Пермской губернии».

На исходе третьего часа я получил отупение средней тяжести. Перерыв стал нужен как воздух, и я вышел в коридор. В борьбе между физзарядкой и никотином победил, как всегда, нездоровый образ жизни, и, пуская в окно дым, я глазел на хоздвор, заваленный противопехотными решетками и ящиками с аргентированной водой — убогим оружием сорок первого. На стенке желтел плакат «Будь бдительным». Советский кулак сжимал хищную волосатую лапень, тянущуюся к городу. Актуально. Если дорисовать лапе когти подлиннее и чешую, будет картинка о нас. Угораздило Петруху заложить город в таком гиблом заливе! Взял бы южнее, и квакала бы здешняя нечисть по болотам, пугая грибников и охотников.

Архивный лес делался все гуще, и я, наверное, так бы и завяз в нем, если бы не спасение, явившееся под вечер. Спасение плюхнулось в соседнее кресло и, глупо подмигивая, сообщило, что меня ждут у проходной. Спаситель носил гордое имя Виктор, но за глаза его звали не иначе как «скотоложец Фомин». Фомин — техник, вернее, техник-восстановитель. У технарей есть мастерская на заводе «ЛенКИП» и там они чинят всякий хлам: звукоглушители, сгоревшие стволы терморазрядников, ломаную оптику. А что делать? Доставка в Питер одной катушки импульсного генератора длится месяц. И хорошо, если не собьют транспортный самолет над Ладогой. Зато своими силами быстро и ловко. Но опасно. Фомин получил заряд антиэнергии, меняя экран-поглотитель, — их раньше в море кидали по истечению срока годности, запрещая в том месте лов рыбы, а сейчас повторно используют. В общем, был Витя нормальный мужик, а стал моральным уродом. Я не говорю, что стал он исключительным негодяем, подлецом и скотиной. Нормальный человек, но аппетит появлялся у Фомина при взгляде на какие-то особенные травы (причем непременно колышущиеся), бедняга постоянно лез в воду, занимая там позу эмбриона, а угасшая половая активность внезапно проявилась, когда привезли на прививки питомцев ОР-9. Витю с трудом оттащили, а бедную собачку увезли на зашивание.

— Ждут, — повторил Фомин, и я вышел из библиотеки, оставив за плечами его завидующий взгляд.

Подинтригованный и немного встревоженный, я увидел в конце коридора товарища начоперода, стоящего рядом с Ганчевым. Капитан неуверенно тыкал карандашом в книгу, Евграф ехидно улыбался и жевал кислючее даже на вид яблоко. О чем-то они спорили всерьез. Ганчев прямо кипел, а Полюдов в кипевшего оппонента бросал свои «чудесно» и чмыхал.

— Да тебе вон и Саблин подтвердит, — кивнул Евграф, когда я приблизился.

— Не был, не видел, все показания давал под давлением. — Я щелкнул пальцем по зубу и, проведя ногтем по шее, уставился на Полюдова.

Ганчев прыснул, а начоперод, выплюнув в кулак яблочные косточки, пожаловался:

— Заставляет меня Ганчев надавить на Грюнберга, чтоб выписку из госпиталя оформил — мечтает опыт поставить. Электрический, да Паш?

Капитан махнул рукой. Полюдов хмыкнул и, приподняв огрызок, будто бокал шампанского за здоровье, проглотил его с чавком.

— Но на Ганчеве дело еще одно висит, как раз по твоей части. Пособить не хочешь?