Невеста года

Впрочем, закрыть дело в рекордно короткие сроки мешал ему молоденький практикант, присланный на его голову в отдел. Юноша с горячностью первооткрывателя утверждал, что в деле было много недомолвок. Например, главный обвиняемый, Бобров, никак не хотел выдавать соучастников, а в том, что он один смог вытащить телевизор и прочую добычу, практикант сомневался. К тому же вещи из директорского кабинета найдены не были. Юра утверждал, что продал все оптом какому-то незнакомцу, но в таком случае куда он дел деньги? Потратил за один вечер? На что? Да и мать главного подозреваемого горячо утверждала, что вечером и ночью сын был у нее на глазах и никуда не выходил из дома. Конечно, алиби, основанное на показаниях близких родственников, в расчет не бралось. Чего не сделаешь, чтобы спасти сына! Но совокупность всех приведенных практикантом деталей, на его взгляд, перевешивала найденный на месте преступления брелок и неуверенные признательные показания подозреваемого.

Важнин досадовал: взялся же на его голову копатель! Шерлок Холмс недоделанный! А практикант, нисколько не напуганный советами своего непосредственного начальства, не суетился, продолжал колупаться в этом деле. И вышел же, неугомонный, на один из кубков на блошином рынке. Кубок продавал сомнительного вида дедок, когда практикант помахал перед его носом красной книжечкой, тот струхнул и рассказал, что барахло скупил оптом у парнишки. Высокого, кудрявого, с легкой косинкой, хорошо одетого. Этот портрет ни в коей мере не напоминал Боброва, и если бы начинающий опер хорошо знал одноклассников Юры, он легко узнал бы Гарри. Но пока этот портрет ни ему, ни Важнину ничего не говорил. В конце концов, кубки и прочее мог деду продать тот самый перекупщик, которому сдал все подозреваемый. Так или иначе Важнина не заинтересовали сведения, добытые его подопечным. Ну, вычислил скупщика краденого. Невелика птица. Да и не вычислил, поди-ка найди его по словесному портрету, данному дедом. И зачем искать? Висяков полно, и бросать силы на поиски какого-то ничтожного типа неразумно.

Однако юноша не унимался и на одном из допросов Боброва ввернул-таки вопрос о высоком кудрявом парне с легкой косинкой. Бобров поднял глаза, переспросил и… замкнулся. С этого момента он не подписал ни одного протокола, не дал ни одного показания. А спустя несколько дней полностью отказался от всего, что говорил раньше, заявил, что брелок потерял накануне ограбления, а признательные показания дал под давлением. Так что теперь у Важнина не было даже чистосердечного признания. Расследование надо было начинать с самого начала. Как начинать? Искать этого мифического кудрявого? Черт бы побрал практиканта с его никому не нужными инициативами!

Впрочем, полностью обвинения с Боброва не сняли, с него взяли подписку о невыезде. Уже на следующий день парень появился в школе. Лучше бы он сидел под арестом! Комсорг Коля просто свихнулся от усердия, некоторые педагоги, из числа не самых умных, не упускали момента облить презрением осквернителя почетных грамот, девочки из приличных семей объявили ему бойкот, а школьники, считающиеся позором школы, хлопали по плечу и принимали за своего. А ведь раньше, да и сейчас, большинство из них были так неприятны Юре!

На первом же уроке к нему подсела Алка. Она приняла сторону тех, кто восхищался проступком Юры. Когда они шли домой после шести бесконечно тянувшихся уроков, она не переставая твердила, какой Юра мужественный, какой отважный, как он теперь вырос в ее глазах…

– Алка, ты же знаешь, кто залез в кабинет, – не выдержал наконец Юра. – Зачем все эти охи?

У девушки забегали глаза, она, как обычно, попыталась перевести все в шутку:

– Знаю, конечно. Самый отважный, решительный, безбашенный парень, какого я знаю. Ты, Юрочка.

Обычно подобной фразы было достаточно для того, чтобы Бобров понял: вопрос закрыт, тему больше не поднимаем. Но на этот раз все было по-другому. И дело даже не в том, что шалость переросла в разряд уголовных преступлений, думается, если бы в деле была замешана одна Алка, Юра опять взял бы ее грех на себя. Дело в том, что наконец пришло озарение: он – игрушка. Игрушка для Гарри, управляемая дурочкой Алкой. Конечно, он любил ее. Любил беззаветно, преданно, жертвенно. Но жертву было сладко приносить ей, а оказалось, что муки, которые он вынес, – ради этого Циклопа с бегающими глазками? Ради Гарри?

– Алка, я знаю, чью вину брал на себя. И больше покрывать его не буду, – тихо, но твердо сказал он.

Лицо девушки, минуту назад смотревшей на него с лукавством и нежностью, перекосилось.

– Будешь. Ты мизинца его не стоишь. И если с Гарри хоть что-нибудь случится, я не знаю, что с тобой сделаю.

– С Гарри? – усмехнулся Бобров. – Я ничего не говорил про Дударева. Я имел в виду только тебя, Алевтина.