Невеста княжича

– Прости, княжич, – холоп снова упал, стукнувшись лбом о пол.

– Недаром тебя Твердошом прозвали, лоб, как орех, твёрдый, так и пол им испортишь, – усмехнулся княжич.

– Прости тугодумца несчастного, брешу я почём зря, от страха не разумею ничего.

Мирослава заворотило, и ком дурноты подступил прямо к горлу.

«Вот мука-то! – взмолился только княжич, закатив глаза. – И так мочи нет, ещё этот дурак».

– И дёрнул меня леший взять тебя, – злость придала Мирославу немного сил, он попытался подняться.

Встать удалось, и он направился к выходу.

– Ты куда, княжич?

– Воздухом подышу, тошно мне от тебя, – проговорил он ослабшим голосом.

– Боги, не оставьте, смилуйтесь… – затараторил Твердош, но Мирослав его больше не слышал.

В глазах полетели чёрные мухи, а клеть полыла, адли княжичу всё же удалось устоять на ногах, благо успел он ухватиться за косяк дверной рукой здоровой. Вышел на порог, не забыв пригнуть голову, чтобы не садануться о притолоку. Нет, притолока не низкая и вполне себе высокая, но Мирослав привык, что балок в каждой простолюдинской избе ему приходилось остерегаться из-за своего высоко роста, коим он пошёл в отца, князя Святослава. В хоромах – иное дело. Дверные проёмы не только высоченны, но и широки. Избы тесные, аки¹⁰ игрушечные, только для челядинцев, которые привыкли по делу и без дела гнуть спину да лбом пол бить, от того они и рождались малорослые.

Солнечный свет обжёг глаза. Княжич огляделся. Мохнатые сосны с вётлами в бахрому заслоняли старенький обветшалый сруб. Вряд ли в таком жили молодые, тесна больно, а печь топили по-чёрному. Мирослав понял это по одному лишь запаху, коим полнилась клетушка. Скорее всего, жильё скудное бабки какой али старицы, волхвицы или отшельницы. А то, что жила женщина в нём, Мирослав не сомневался, угадал он верно, приметив топор у плетня, нарубленные дрова – горка небольшая… да и рядом со ступой пучки льна и крапивы, никак ткать что собралась хозяйка? А одежда выстиранная и рубаха с воротом лодочкой да с широким рукавом, висевшие на задворках, только женщине и принадлежат. Княжич посмотрел под ноги. Вокруг полынь не скошенная поднялась в высоту пояса, тоже неспроста, злых духов отгоняет трава эта.

Мирослав подумал и не припомнил, чтобы в краях здешних, вокруг Кавии, селились волхвицы. Те всё в лес уходили да поглубже, в чащобы и буреломы непролазные. Подальше от людей, поближе к духам, дабы силы свои колдовские проявлять да костры возжигать, и не только светлых, но и тёмных богов прославлять, жертвы им приносить. Но не кровавые жертвы, коими пугали отроков малых, чтобы те в лес одни не бегали, а жертвы бескровные. Но то если добру и свету поклонялись жрецы, а те, кто кривде – уходили ещё дальше, селились в скалах и пещерах. А потому княжич решил, что всё же отшельница жила в избе ветхой.

Кем бы ни была хозяйка, княжич возжелал, чтобы поскорее явилась она. Посылать холопа за помощью безрассудно. Глупый, заблудится да и сгинет. А самому возвращаться – только на корм зверям лесным идти.

Княжич посмотрел на руку. Кровь текла, но теперь не так яро, как миг назад.

«Подожду, авось Дарён спохватится младшего-то, да в поиски кинется».

А может Мирослав и сам ещё оправится. Чего раньше времени панику наводить, ведь проклятие проклятием, но сухим из воды выходил.

«И в этот раз выйду».

На порог высунулся Твердош. При дневном свете видно стало, что у бедолаги от переживаний в лице ни кровинки нет, так можно и за нежить принять.

– Княжич, вернись назад, в тень-прохладу. Лежать тебе надобно, да и волки могут на запах крови сбежаться.

Мирослав обернулся, чтобы отправить холопа обратно в избу, но тут мохнатые ели покачнулись. Небо и земля неожиданно завалились набекрень, опрокидывая княжича навзничь.

Очнулся Мирослав от того, что его кто-то хлопал по щекам, да так увесисто, что возмутился княжич, однако из горла вышел лишь сдавленный стон.

Он с трудом разлепил ресницы и сквозь туман различил белое продолговатое пятно, которые медленно, но приобретало ясные очертания. Вскоре он узнал своего кровного брата Дарёна с русыми, до плеч, как у него самого, волосами и такими же серыми глазами.

– Слава Богам, очнулся, – выдохнул старший княжич. – Какого лешего ты в лес попёрся? – накинулся он тут же, не дав Мирославу прийти в себя.

Княжич проморгал и поднял голову с подушки, да только не удержал, бессильно уронил обратно.

– Голова раскалывается…

Гневно сверкнули серые глаза Дарёна на брата, будто не поверил он словам младшего.

Мирослав повернул голову набок, выхватывая взглядом в вечерних сумерках раскалённую печь у двери. И тут же ощутил духоту, а весь он покрылся липкой испариной. Густо пахло травами. Княжич разжал и сжал кулак. Вернулась прежняя чувствительность. Царапина его на плече ладно перевязана была белым лоскутом, на котором не виднелось ни следа крови. Однако рубахи ему так и не нашлось в избе.

– Как же ты меня отыскал? – спросил он у Дарёна хриплым голосом.

– Пёс твой прибежал, я и понял всё. А там по следу, – буркнул Дарён.