Невеста по наследству

— Вон отсюда! — рявкнул он во весь голос и изо всех сил ударил тростью по столу. — Вон из моего дома, девчонка! Чтобы ни тебя, ни твоей матери уже утром не было здесь! Жалкая паршивка! — Он еще раз стукнул тростью, теперь уже об пол. — Еще приползешь ко мне на коленях, негодяйка, и будешь умолять, чтобы я женился на тебе, потому что никто другой не пожелает взять в жены обесчещенную девицу!

— Вы?! — Настя даже задохнулась от неожиданности. — Вы решили, что я могу выйти за вас замуж?! Да меня тошнит от одного вашего вида, господин Райкович! Вы — не человек, а самое мерзкое из всех насекомых, когда-либо живущих на земле!

Райкович вытаращил глаза и вправду стал похож на огромного лупоглазого то ли кузнечика, то ли сверчка. Он открывал и закрывал рот, словно на мгновение лишился языка, потом без сил упал в кресло и движением руки показал Насте на дверь. Девушка гордо вздернула подбородок, присела в низком реверансе и, постаравшись всем своим видом выразить величайшее презрение, направилась к выходу.

— Ты еще пожалеешь, бесстыдная дрянь! — Его слова догнали Настю уже на пороге, и под аккомпанемент этих шипяще-рычащих звуков она громко захлопнула за собой дверь кабинета.

Глава 24

— Дорогая, к своему стыду, я даже понятия не имею, кто раззвонил по всему свету о побеге Насти, и к тому же с такими подробностями! — Глафира прижала пальцы к вискам и покачала головой, осуждая неизвестных злопыхателей, раздувших пожар скандала на всю Москву. — Я настаиваю на том, что ни я, ни Дарья словом не обмолвились о происшествии в Самаре, пока не услышали о ваших приключениях на балу у Тауненбергов. Но кто, кроме нас, мог узнать, и так скоро, о безобразнейшем поступке графа? Кто? — Она посмотрела на Ольгу Ивановну и сочувственно произнесла:

— Не мучайся, Оленька, в догадках! В последнее время ты отвратительно выглядишь! И не мудрено, — Глафира слегка понизила голос, — рядом с Райковичем никакой нормальный человек долго не выдержит! Это вы правильно решили — пожить у меня. Я ведь сразу тебе предлагала… — Хозяйка оглянулась на звук открывающейся двери и расплылась в любезнейшей улыбке:

— Фаддей Ильич, какими судьбами?

Настя испуганно вздрогнула и посмотрела на дверь.

На пороге из-за широкой спины лакея, не успевшего возвестить о внезапном визите Багрянцева, показалась несколько растерянная физиономия поэта. Не по обыкновению смущенно улыбаясь, он приложился по очереди к ручке каждой из дам и осторожно опустился в единственно свободное, хрупкое с виду кресло.

Судя по тому, что он не проявил очевидного интереса к окружающей обстановке и как безошибочно, не поворачивая головы, придвинул к себе пепельницу, стоящую рядом на тонконогом, подобно креслу, столике, Настя поняла, что поэт здесь не впервые. И можно только догадываться, по какой причине Глафира притворяется, что этот визит для нее в такой же степени неожиданный, как и появление в ее доме семейства Меркушевых сегодня утром.

Фаддей, опять не спросив разрешения, закурил, подтвердив тем самым Настину догадку, что в этом доме ему многое позволяется. Причем это многое уже вошло в привычку, и тому, как это выглядит со стороны, не придается слишком большого значения ни хозяйкой, ни гостем.

Так, поэт окликнул по имени лакея и попросил принести ему лимонада, а Глафира, очевидно машинально, подала ему небольшую плоскую подушечку, и Багрянцев привычным, домашним жестом ловко пристроил ее себе под поясницу.

Настя незаметно подмигнула матери. Та понимающе улыбнулась, но предупредила взглядом, чтобы дочь не слишком увлекалась разоблачением чужих секретов.

За чаем Фаддей непривычно молчал и оживился только после того, когда хозяйка и ее гости перешли в гостиную. Разговор вернулся в старое русло, потому что Ольга Ивановна перед первым выездом в свет непременно желала узнать, кто же все-таки умудрился разнести новость о необыкновенных приключениях ее дочери с бывшим женихом раньше, чем они добрались до Москвы. Дарья клялась и божилась, что без ведома Глафиры и слова молвить не смеет и вся-то ее роль сейчас заключается в том, чтобы затушить скандал и не дать ему превратиться в стихийное бедствие, способное навсегда погубить репутацию Ольги Ивановны и ее дочери.

Настя, не обращая внимания на почтенных дам, расстроенных подобным поворотом событий, к тому же вышедших из-под их контроля, старалась вспомнить, кто принимал участие в отвратительной сцене выяснения отношений у крыльца самарской гостиницы.

Райкович тут ни при чем. Он подъехал в карете позже, поэтому всех подробностей не знает. Таким образом, остаются Сергей, Багрянцев, старший граф Ратманов, ее мать, две ее подруги, она сама и еще одна особа…

— Мама, вспомни, там была еще одна женщина, — вмешалась в разговор Настя, — в каких-то пестрых одеждах, очень красивая и молодая. И, кажется, граф Ратманов был с нею знаком…

Ольга Ивановна поднесла руку к внезапно задрожавшим губам и посмотрела на Глафиру. Та тут же отметила очевидное смятение подруги, но не удержалась и спросила:

— Ты имеешь в виду Фелицию Лубянскую, Настенька?