Невеста. Шлюха

За все годы своей блядской карьеры я столько раз давала ментам, московским и брянским, на нарах в КВС или на их рабочих стульях, стоя на полу или лежа на столе, на диванах в приемных или в патрульных машинах, что уже вряд ли смогу точно сосчитать количество этих служебных совокуплений. Но и динамила я блюстителей закона, когда только могла. Если представлялась хоть малейшая возможность увернуться от их домогательств, я лгала, клялась, придумывала истории, — словом, изворачивалась изо всех сил. Но этот день стал особенным, потому что это был первый мой откровенный отказ человеку, который не только был облечен властью, но еще и мог ее конкретно против меня применить. Почему же я решилась на это?

Наверное, я уже давно перестраивала себя, была лидером для своих подруг, говорила им правильные слова. Чего бы стоило все это, если бы я безропотно подчинилась грубому давлению? Восемнадцатилетняя Сонька могла покорно сосать и раздвигать ноги в милицейском отделении или тарахтящем Уазике. Двадцатитрехлетняя София Буренина, без пяти минут бакалавр экономики и любовница Тимура Ахарцахова, уже не хотела сдаваться без борьбы. Хотя, если бы в награду нас точно освободили, я с улыбкой бы нагнулась к вздыбленному члену обноновца и высосала бы все его содержимое до капли.

Машу вернули через полтора часа, когда в зарешеченное окошко отделения уже заглядывал серый рассвет. За это время в «обезьянник» запихнули вонючего бомжа, который почти сразу же захрапел в дальнем углу.

— Ну что? — спросила я.

— Повторила ему всю историю про Сахно, — шепотом ответила Маша, косясь на храпящее пугало. — В подробностях. О тебе сказала, что ты чиста, как младенец.

— Он каверзные вопросы задавал?

— Да нет особо. Усталый, видно, был. Под конец попросил сыграть ему на кожаной флейте.

— И что ты?

— А что, — она нагнула голову и снова бросила на меня волшебный взгляд менады из–под распущенных волос, — поиграла немножко, что нам стоит? Яйца в одну руку, флейту в другую, мелодия длилась полминуты, не больше.

— Ты мастерица, — усмехнулась я без особого веселья.

— Видишь, он меня специально после тебя вызвал, — сказала моя подруга, загадочно улыбаясь. — Думаю, еще по дороге решил меня попробовать.

Позже до меня дошло, что виной всему была разница в пять или шесть лет, разделявших нас. Маша была готова принять на себя грозное обвинение, спасая меня, но там, где дело касалось мужчин, ей была ненавистна сама мысль о том, что кого–то могли ей предпочесть. Особенно, если речь шла о девушке моложе, чем она. Природа наградила Машу настоящей красотой и умением преображаться — какой дар для женщины сравнится с этим? Прибавьте сюда еще и многолетние занятия танцами, сделавшие ее стройную фигуру совершенной, а движения отточенными. В самом деле, не мне было с ней тягаться, но и не я стояла часами перед зеркалом, высматривая морщины на правильном лице с немного раскосыми глазами, не массировала шею, не тратила свободные деньги на хорошую косметику и солярий. Из всех талантов, которые были даны ей свыше, она пестовала один, по ее мнению, самый главный, и не мне было ее судить. Наверное, она и с иглы соскочила только потому, что теряла привлекательность из–за наркотиков, и, если это так, то я понимаю ее, как поняли бы и вы, увидев Машино точеное личико на высокой шее, маленький нос с чуткими ноздрями, правильную линию бровей и мягкие припухлые губы. Машка была совершенством, и я думала над тем, как сохранить ее дружбу надолго и какое утешение придумать для нее, когда время все–таки начнет неумолимо ее менять.

Женское отделение СИЗО не только условиями содержания, но и своим контингентом довольно–таки сильно отличалось от баварской тюрьмы. Здесь сразу бросались в глаза суровые уголовницы, а наркоманки составляли меньшинство. Но какие бы страшные истории вы не читали в детективах, хочу снова вернуть вас к реальности: в камере на пятнадцать человек никакого особенного насилия не практиковалось, не довелось мне видеть ни грозных коблов, ни развращаемых девочек-первоходок. Возможно, в мужской тюрьме порядки и в самом деле зверские, но туда я, сама понимаете, не добиралась, а о женской скажу, что самое главное, оставшееся в памяти — это атмосфера тоски и безысходности. В Германии я не ощущала этого, поскольку не была преступницей, а всего–то готовилась к высылке.

В России я тоже никакой вины за собой не имела, но разве только виновные у нас сидят? А значит, не все невинные гуляют на свободе — вот вам простой физический закон в нашей жизни. Кажется, еще Ньютон додумался. Или Ломоносов — не помню точно.

Словом, рассказывая про наш СИЗО, я представляю, что вот мужик, какой бы он ни был, однажды уходит из дома, и на одной из своих дорог совершает глупость или ошибку. Так он попадает в тюрьму, и это, конечно, плохо, но он ведь что–то искал, выйдя из своих дверей? Может быть, он нашел чужое, возможно, нашли его, подло подставив, но это его предназначение — уходить, чтобы искать добычу, и поговорка «Не зарекайся от тюрьмы да от сумы», придумана именно для мужчин.