Невеста. Шлюха

Меня в этой ситуации волновало слишком многое, и выпитый мартини почти не повлиял на мои мыслительные способности. Во всяком случае, мне самой так казалось. А вот Хохол заметно расслабился, и с каждым новым стаканом его взгляды на меня становились все красноречивее.

— Ну, хорош, — сказал Толик, выхватывая из–под руки Хохла непочатую бутылку с еще завинченной крышкой и целой акцизной маркой. — Клиенту самое время дозреть, а нам рано отрываться по-полной. Допьем, когда делюгу сдвинем конкретно.

Хохол открыл было рот, чтобы возразить, но то ли аргументов у него не нашлось, то ли он предпочел не ввязываться в ненужные пререкания — губы его сомкнулись, так и не издав ни звука. А молчаливый Джозеф принялся натягивать свой черный свитер, который он повесил на свободный стул после третьего или четвертого стакана. Впрочем, братки контролировали себя — все стаканы, о которых я упоминаю, были наполнены едва ли на треть.

— Работает Джозеф, — сказал Толик, в свою очередь одеваясь, — он специалист по допросам. Я вмешиваюсь по мере надобности. Ты, Соня, просто слушай и связывай концы с концами. Хохол, неси мобильник в дом и тоже спускайся вниз. Будешь нагонять жуть своими плоскими приколами.

Я в очередной раз удивилась способности Толика толково распоряжаться и принимать четкие решения. А ведь до вчерашнего дня я была довольно невысокого мнения об его умственных данных. Больше никогда я не буду думать о больших и сильных мужчинах свысока, сказала я себе, хотя вроде бы всегда знала, что судить надо только по поступкам.

Джозеф с Толиком деловито нырнули в подвал, а я немного задержалась у выхода, одеваясь и наблюдая, как Хохол достает из багажника установку мобильной связи. В те годы никто и не мечтал, что такие аппараты вскоре станут компактными и доступными для всех — мобилка тех лет была запредельной мечтой простых граждан и атрибутом успеха лишь для немногих банкиров, бизнесменов и преступников. Хохол перехватил мой любопытный взгляд, и его физиономия растянулась в похотливой улыбке. Я торопливо стала спускаться по крутой лестнице вниз.

Впервые я оказалась в бетонной камере, выстроенной специально для допросов и других грязных дел. Всю свою жизнь я убеждалась, что абсолютно все, что пишут и снимают о людях, все, что с благими целями внушается нам с детства, — зиждется на ханжеском вранье. Это убеждение окрепло с той поры, как я своими глазами увидела пропасть, лежащую между правдой о проститутках, и тем, что показывают и рассказывают о них. Теперь я уставилась на обычное оцинкованное ведро, стоящее перед прикованным к стене Русланом Толгуевым, и мне пришло в голову, что тысячи книг и фильмов повествуют об узниках, но почти ни одно из этих произведений не упоминает о самой простой и естественной штуке, необходимой человеку, у которого нет иной возможности опорожниться в условиях импровизированного дачного застенка. Почему–то именно блестящее ведро, а не мучения человека, произвело на меня столь неизгладимое впечатление. Не знаю ответа. Может быть, его и вовсе не существует, но так было.

Я даже не сразу поняла, о чем идет речь, и только разглядев у Толика в руке поднятый кверху шприц, я заставила себя переключить внимание с проклятого ведра. К потолку холодной и зловонной (о, снова ведро!) коробки из бетона был пришпилен зарешеченный светильник, и в его тусклом освещении лица моих подельников смотрелись настолько зловеще, что трудно было поверить, как эти самые люди только что ели, пили и смеялись в десятке метров отсюда. Да я бы их с трудом узнала, если бы не была все время рядом.

— Все по-порядку, — шипение Джозефа, — в подробностях. Одно фальшивое слово и я выдавлю тебе глаз. Потом — другой. Мне похуй, что ты не знал, какие друзья есть у Георгия Андреевича. Если б ты и знал, то меньшей гнидой от этого бы не стал. Просто из осторожной гниды ты превратился в оборзевшую. Но был такой писатель Достоевский, так вот у него есть книга «Преступление и наказание». Читал в школе?

Глубина эрудиции Джозефа поражала меня в самое сердце.

— Читал, — послышался лепет узника. Он сидел на табурете, и его прикованная рука висела почти у самой понурой головы.

— Так вот, там пишется о неизбежности наказания за преступление, и о том же самом толкует наш российский уголовный кодекс, — продолжал Джозеф. — Неужели твое сраное высшее образование не вложило тебе таких простых вещей в мозги?

— Ребята, давайте договоримся, — взмолился Толгуев. — Я все осознал. Честно сказать, Егор был моим ближайшим другом больше двадцати лет. Это было какое–то затмение, ну не знаю, нашло на меня.

— Как низко пали наши коммерсанты! — с обидой в голосе сказал Джозеф, и я не уловила момент удара, но Толгуев дернулся и захрипел, не в силах набрать воздух в легкие.

— Да чё на пидора этого силы переводить, — сказал Хохол, возникая в дверном проеме. — Давайте просто разденем его тут и оставим на ночь. По утряни глянете, какой он разговорчивый будет, с воспалением–то легких.