Невеста. Шлюха

Последняя идиотка, я даже не обратила внимания, что мама и выглядит в этот мой приезд по-новому. Куда–то подевались ее ханжеские темные наряды, которые она пошила специально для церкви, исчезли даже морщинки в углах рта — передо мной стояла еще хорошенькая женщина, которой едва перевалило за сорок, в легком воздушном платье, подчеркивающем стройную фигуру. И эта женщина хотела любви, то есть, того, в чем отказала себе ее молодая проститутка-дочь. Когда это дошло до меня, я вдруг ощутила небывалую злость: оказывается, папу можно было забыть, моя жертва вообще будто бы не существовала, и эта, единственная родная мне женщина наслаждалась сейчас жизнью, вопреки всему.

— А где твоя машина? — спросила мама, будто бы только заметив, что на кладбище мы добирались на частнике.

— Любовнику подарила, — сказала я, поджимая губы.

Мама тяжело вздохнула, ничего не ответив.

— Я познакомлю вас, — сказала она дома, когда я после ванной уселась за учебник, поджав ноги в своем любимом кресле на балконе.

— Сделай одолжение, только не дома, — сказала я. — Если хочешь, пусть он приходит в кафе. Скажи ему, дочка оплатит счет, пусть не стесняется.

В Полесске уже существовала парочка вполне пристойных частных заведений, и одно из них даже обзавелось выносными столиками, поставленными на площадке у зеленого сквера. Столы и стулья были, правда, из дешевого пластика, но запах мяса на мангале и дармовые, если сравнивать со столичными, цены компенсировали отсутствие стиля в обстановке и небрежность обслуживания.

Если бы мужчина моей матери оказался, скажем, пожилым серьезным дядькой, каким–нибудь отставником или бухгалтером, возможно, я бы смогла примириться с ним. Но Алексей был — о, ужас! — даже младше ее, и выглядел с нами за столиком, как мой старший брат. Брат-неудачник. Он был одет в затасканные джинсы и светлую рубашку с коротким рукавом. На ногах у него были сандалии поверх белых носков, а лицо являло признаки, как интеллекта, так и одновременно некоторой ущербности, происходившей, наверное, оттого, что он никогда не был мужчиной-лидером, человеком решений и действий. За моими плечами был к этому времени такой опыт, что я мгновенно срисовала слабость маминого избранника, и решила этим воспользоваться. Это был жестокий выход, и я не оправдываю себя, но выбор передо мной стоял такой: либо плакать сегодня будет она, либо нам в будущем предстоит наплакаться вместе.

Я была одета лучше всех в провинциальном ресторанчике, яркий макияж и сережки тоже играли не последнюю роль в том, что люди вокруг обращали на меня внимание, и денег у меня хватило бы на то, чтобы угостить и напоить каждого в этом заведении. Но швыряться деньгами не входило в мой план — достаточно было и того, что Алексей, нагрузившись по-полной, совсем перестал обращать внимание на маму.

— Что ты вытворяешь? — прошептала она, когда ее мужчина в очередной раз побежал в туалет.

— Раскрываю тебе глаза, — холодно сказала я. — Не волнуйся, ситуация у меня под контролем. Я не забыла, чья я дочь.

— Сонечка, ты прямо, как ангел с неба в нашем богом забытом Полесске, — бормотал Алексей заплетающимся языком еще через несколько минут.

— А поедешь со мной в Москву? — кокетничала я, не забывая отодвигать кисть, в которую он то и дело норовил вцепиться. Похоже, яркий маникюр манил его, как свет бабочку.

— С тобой — хоть на край света, — говорил Алексей, и, вспомнив о маме, добавлял: — Мы же теперь, как одна семья, да, Алина?

— Да, — каждое слово, казалось, стоило маме титанических усилий. — Давай уйдем отсюда, — просила она меня уже во второй или третий раз.

— Здесь так медленно подходят официанты, — манерничала я, пропуская мимо ушей мамину просьбу, — а в Москве они летают.

— Что, мы едем в Москву? — вспоминал Алексей, вдруг выныривая из пьяной полудремы.

— Конечно, — говорила я. — Только я и ты, да?

— Да, ты это… — и он снова ронял голову на грудь.

Ночью я подслушала, как мама плачет у себя в комнате, и зашла к ней. Она свернулась, маленькая и несчастная, на широкой двуспальной кровати из цельного дерева. Кажется, именно на этом ложе была я зачата почти двадцать два года тому назад.

— Если бы он был настоящий человек, я бы не сделала этого, — сказала я, кладя руку на голову матери.

— Теперь ты будешь решать, кто настоящий и кто мне нужен, — сдавленным голосом сказала она, не отрывая лица от подушки.

— Мама, я очень тебя люблю. Я не могла поступить иначе, прости меня, — сказала я.

— И тебе приятно будет раз в год приезжать сюда и видеть, как я становлюсь никому ни нужной старой развалиной, — она не спрашивала, а утверждала.

— Мама, прошу тебя, дай мне два-три года. Пожалуйста, всего два-три года. Ты увидишь, как мы заживем.

— Что ты такое говоришь? — она, наконец, повернулась ко мне.

— Всего два или три года, — повторила я, — очень тебя прошу. Мне тоже трудно. Я все это время живу так, будто не имею права на ошибку. Ни один человек не вынесет такого, все ошибаются, а я хочу без ошибок. Помоги мне, мама.