Невеста в бегах. Гуси, грядки... герцог?! (СИ)

Это позволило ему высвободить вторую, так как штаны окончательно лопнули по шву, а на штиблетах лопнули шнурки, и ботинок свалился с ноги.

Наш пленник упал в траву за забором и жалобно заохал.

— А ну, быстро убрался отсюда! — рыкнул на него боевой Петрович. — Не то я скажу Ферро, что ты воровал у нее горох! А она этого страсть не любит! И растянет тебя за ноги между дальними заборами своей фермы!

— Так и девицу, — умирающим голосом простонал детектив, — вы видели?..

— Не видели, — огрызнулся Петрович, нервно разгребая землю. — Проваливай, кому сказано было!

И я осталась один на один с Анникой. Объясняться.

— Анника, — несмело позвала я, когда незадачливый полицейский скрылся из виду за поворотом. — Я не преступница! Верь мне! Я никого не грабила!

— Жених у тебя правда есть? — спросила почему-то Анника.

Я тихо кивнула.

— Правда, — ответила я еле слышно. — Этот синяк… это он меня приласкал.

— А мне перья повыщипал! — возмущенно прокричал Петрович. — Психопат! Садист! Извращенец!

— Он плохой человек? — доверчиво спросила Анника, заглядывая мне в глаза.

От этого взгляда мне стало не по себе.

Да что ж такое! Не сделала ничего плохого, а приходится оправдываться! Выпрашивать доверия и внимания к себе!

Да еще и так нестерпимо стыдно…

— Он очень плохой человек, — прошептала я. Слеза скатилась по моей распухшей щеке. Наверное, это выглядело комично, но у меня сердце рвалось от боли. — Ты просто не представляешь, какой он… плохой. Да и мать моя не лучше. Я ограбить ее не могла по той простой причине, что он с отцом разорены. Этому садисту они меня продали. За деньги. И если я не вернусь, им придется отдать ему деньги. А они этого очень не хотят! Я — такая же невольница в их руках, как и ты в руках госпожи Ферро. Они могу распоряжаться моей судьбой так, как им вздумается. Поэтому я убежала. А не из-за того, что сделала что-то дурное.

Анника некоторое время смотрела на меня испытующе, а я тихо плакала.

Боже, какое унижение…

Единственный близкий человек в этом мире мне не верит и смотрит как на воровку!

И если Анника сейчас меня прогонит — я ведь не смогу сказать «нет, я никуда не пойду».

Мне придется уйти.

В этот миг я чувствовала себя отвергнутой всем миром и очень, очень одинокой и беззащитной.

— Ну, не плачь, Эстелла, — сказала, наконец, Анника, тронув меня за руку. — Я верю тебе. Я-то знаю, что ты пришла ко мне голодная, с двумя грошами в кармане. Тот, у кого много денег, не станет делить на двоих единственную краюшку хлеба и есть огурцы…

— Спасибо, — прошептала я, утирая мокрые щеки.

В этот момент наш бравый Петрович, который дрался с полицейским, как лев, вдруг как-то подозрительно обмяк.

— Ко-ко-ко-кая трогательная сцена! — протянул он, не менее подозрительно закатывая глаза и как-то знакомо распластывая крылья. — Не надо, не продолжайте! А то я расплачусь!

— Петрович, ты чего? — удивленная, спросила я.

— Ни-ни-ничего! — огрызнулся Петрович. И вдруг издал душераздирающий вопль.

— Петрович, ты опять?! — поразилась Анника. — Похоже, он собирается снести яйцо, Эстелла!

— Ко-ко-кокая чушь! — прокричал Петрович и потужился, очень отчетливо засопев.

— Ну вот же! — обрадовалась Анника. — Я же говорила, говорила, что Петрович — курица!

— Пе-пе-пе-тух! — проорал несчастный Петрович и снова отчаянно потужился.

Но все говорило об обратном.

Петрович был курицей-несушкой, окончательно и бесповоротно.

И на сей раз его просто разрывало от гигантского яйца, которое он изо всех сих старался снести.

— Эстелла, — изумленно произнесла Анника. — Да он же несет яйца, когда тебя жалеет!

Глава 17

На этот раз Петрович справлялся с яйцом долго и трудно. Мы уж с Анникой думали, что он помрет, бедный, и оправится в куриный рай за свои праведные куриные дела.

Он пыхтел, разевая острый клюв, изумленно моргал глазами, но дело не шло.

— Петрович, миленький! Дыши, дыши! — испуганно повторяла я.

— Тужься! — хищно советовала Анника. — Исторгни из себя это!

— Хочешь, я буду держать тебя за руку, Петрович? — спрашивала я.

— Петрович, мы с тобой! — повторяла Анника, как лозунги.

— Ко-ко-ко-ко! — орал Петрович.

— Какие трудные роды! — всплескивала руками Анника.

Петрович, наконец, издал последний душераздирающий вопль.

Вопль не курицы, но мужика, которого пытали в плену. Кажется, он даже матерился, но так быстро, что можно было расслышать только бесконечное «ать, ать!».

Все его пенечки-перья встали дыбом. Он надулся, как шар. Казалось, яйцо затыкает отверстие, из которого выходит лишний воздух, и Петрович вот-вот лопнет.

Но курица свистнула куриными ноздрями еще раз, как закипающий чайник, и в картофельную грядку из Петровича выпало блестящее белое яичко.

Серебряное.

Лишенное защитной кальциевой скорлупы.

— О, боже мой! — ахнула я, подняв яйцо. Оно было теплое и увесистое.

Не слишком большое, но очень тяжелое.

— Что там? — стонал раздавленный родами распластанный Петрович. — Что там?! Что с моим ребенком, скажите честно!? Мутант?!

— Ну, можно и так сказать, — ошарашенная, произнесла я.