Невеста Всадника без головы

– Я увез его, Анечка. Он не выживет, мучить животное нельзя было больше, но я не мог позволить пережить тебе его смерть. Тем более что усыпить должен его ветеринар, то есть ты. Я знал, что он не выздоровеет. Мне об этом сказал Борис, когда я его провожал. Он мне и посоветовал привезти жеребенка, если я пойму, что дело идет к концу. Ты прости меня, но я не мог допустить…

Аня прижалась к груди Олега и закрыла глаза. Если этот человек был тем самым Олегом Сомовым, он действительно поступить иначе не мог.

Эпилог

Для Эдуарда Александровича выбор профессии не был результатом долгих размышлений, меркантильных расчетов или семейно-наследственной предопределенности. Это была попытка использовать и развить то качество, то умение, которое он обнаружил у себя совершенно случайно. Решение стать психоневрологом появилось после того, как он сумел уговорить своих родителей не разводиться. Наверняка в этот непростой момент его отец и мать руководствовались и другими соображениями. Но ежевечерние долгие спокойные беседы то с одним, то с другим тоже возымели действие. Потом, когда страсти улеглись, родители не смогли не оценить это умение убеждать, которое обнаружил их двадцатидвухлетний сын. А сын бросил свой почти уже законченный географический факультет и стал готовиться поступать в медицинский институт. Поступив, он сразу же нашел себе практику – ему хотелось к окончанию вуза усовершенствовать свои способности.

Надо обязательно принять во внимание, запомнить эту его, Эдуарда Александровича, быстроту в принятии неожиданных решений и умение легко, но обстоятельно реагировать на сигналы внешнего мира. Это надо запомнить, чтобы не удивляться его поступкам.

К сорока пяти годам Эдуард Александрович Баринов стал высококлассным специалистом широкого профиля. Его частный кабинет находился в одном из самых дорогих зданий столицы. Несколько комнат с мягкими полами, тяжелой мебелью спокойных тонов, с картинами на бежевых стенах – все говорило о том, что здесь деньги не считают и что к душевному здоровью относятся серьезно. Помощники Эдуарда Александровича, почти незаметные тени в этих бежевых покоях, с пациентами почти не работали. Сам доктор принимал и первичных больных, и сам делал назначения, и сам лечил их долгими разговорами.

– В нашем деле ассистенты опасны, – говорил Эдуард Александрович обычно. – и дело не в возможной конкуренции, а в том, что нервные люди могут довериться только одни раз.

Его пациенты – невротики всех мастей, обладатели сложных фобий и комплексов, персоны, имеющие неприятные диагнозы, которые нигде не были записаны, но тяжелым камнем висели в душах, – все эти люди Эдуарда Александровича боготворили. Именно к нему можно было попасть в любое время суток, без записи и даже без предварительной договоренности. К нему можно было войти средь бела дня, сжимая в кулаке мокрый от пота платок, и, не обращая ни на кого внимания, бросить: «Доктор! У меня только что были галлюцинации!» Доктор, услышав это, ничуть не удивлялся, а только ласково улыбался и, казалось, готов был произнести:

– Да? А вы уверены, что это были галлюцинации? Говорите, видели жирафа на пересечении Садового кольца и Петровки? А может, это он и был…