Невидимая сторона Луны

С того момента как я в первый раз услышала, а точнее «увидела», что есть такой писатель, до нашего знакомства прошло пять лет. И все эти пять лет я постоянно думала о нем. Сейчас объясню, почему я написала «увидела». Я приехала в Белград осенью 1984 года и в витринах всех книжных магазинов, а в центре города их очень много, увидела книгу «Хазарский словарь». Во многих витринах стояло сразу по нескольку экземпляров. Это производило сильное впечатление: идешь по улице, а на тебя отовсюду смотрит одна книга. Она летом того года вышла, ну а к осени и критики, и владельцы книжных магазинов уже распробовали, что это такое. Кстати, Павич мне потом рассказал, что поначалу несколько югославских издательств вернули ему рукопись, даже не прочитав, просто перелистали и сказали: нет, извините…

А теперь про то, почему я пять лет про него постоянно думала. «Хазарский словарь» я тогда, конечно, привезла в Москву, причем попал он ко мне довольно необычным путем, но, должно быть, здесь этой истории не место, хотя и она подтверждает, что судьба уже тогда готовила нам встречу. По дороге в Москву, в поезде, я эту книгу прочитала, причем увлеклась настолько, что почти не заметила всегда болезненного момента пересечения государственной границы СССР. И в Москве, разумеется, тут же отправилась по издательствам и редакциям. И все получилось даже еще хуже, чем у Павича: редакционные тетеньки и дяденьки закатывали глаза и страшным многозначительным шепотом говорили: «Вы что, не понимаете, что предлагаете?!»

Ну а к 1989 году мировая слава «Хазарского словаря» стала настолько бесспорной (к тому же в СССР появилась «гласность»), что журнал «Иностранная литература» решил напечатать фрагменты из романа, а я, опять же по воле случая оказавшись в Белграде, стала искать встречи с его автором.

Мой друг, поэт Милорад Блечич, позвонил Павичу, и мне было назначено в такой-то день и час прийти к нему домой. Павич жил тогда с первой женой, Бранкой Баста, в небольшом особнячке, практически в центре Белграда, неподалеку от главного кладбища, по-сербски оно называется «Ново гробле» (теперь на этом кладбище он похоронен). Был конец ноября, но очень тепло, еще цвели цветы, ограда и фасад дома были оплетены вьющимися розами, мелкими, но их было много. Когда я точно в назначенное время позвонила у калитки, с кладбища послышался колокольный звон – зазвонили к вечерней службе. Я думаю, тут проявилась его страсть к игре, он любил украшать жизнь такими немножко театральными штучками, а потом она уже и сама ему начала подсовывать всякие эффектные повороты и ситуации. Вот, например, после того как «Иностранная литература» в 1991 году напечатала «Хазарский словарь», Павич прислал мне в подарок керамическую брошку ручной работы, похожую на щит, разумеется, хазарский. Брошку эту никто, кроме меня и моих близких, не видел, а когда наконец-то «Хазарский словарь» вышел в 1996 году отдельной книгой, оказалось, что его обложка один в один такого же оттенка и того же цвета, что и брошка…

Из дома на террасу вышел невысокого роста мужчина в сопровождении двух русских борзых. Глаза небольшие, голубые, очень внимательные, нос немного крючковатый, кажется, прихрамывает на левую ногу, сдержанно любезный, элегантный, настоящий господин, но что-то в нем есть не то чтобы зловещее, нет, но загадочное точно. Собаки смотрели на него с обожанием. Потом я уже узнала, что русские борзые были его страстью, и вот что интересно – в США «Хазарский словарь» опубликовало издательство «Кнопф», на книгах которого изображен силуэт бегущей борзой. Тут еще, может быть, уместно заметить, что у Павича есть одно стихотворение, посвященное собаке, оно невероятно проникновенное, читаешь и чувствуешь, с какой страстной нежностью он относился к этим животным.

Мы вошли в дом, прошли в комнату, что-то среднее между гостиной и библиотекой, что-то такое готическое, как мне тогда показалось. Там была резная мебель, огромные кожаные кресла, много картин, все очень старое, настоящее. Труба подзорная, большой глобус, тоже старый. Сели. Мне немного не по себе было, такой писатель знаменитый, на весь мир можно сказать, да еще и это ощущение, что находишься рядом с чем-то загадочным, необъяснимым, невидимым, но явно присутствующим. Ну я бы сказала, магнетизм какой-то ощущался вокруг него. А уж когда вошла бледная, высокая, худощавая дама с распущенными волосами, в руках которой был серебряный поднос, а на подносе две хрустальные старинные рюмки и графин, наполненный густой темно-красной жидкостью, в голове у меня мелькнуло – это ее кровь, поэтому она такая бледная, наверное, это его муза такая. Дама с улыбкой поставила поднос на столик и исчезла. А в графине оказалась домашняя вишневая наливка. Так что все обошлось.