Невидимая сторона Луны

Если это так, подумал я, значит, и тот, другой, что сидит в «Москве» за мраморным столом и сушит мое белье, никак не может быть мною. В этот момент я во второй раз почувствовал зуд в руке. Я расстегнул влажную рубашку и почесался. Я знал – пять пальцев оставили на моей руке пять следов, как пять букв. Надпись ногтем. Возможно, стоит прочесть эту надпись, подумал я и посмотрел на нее. Из моего рукава высовывалась и лежала на мраморном столе кафе «Москва» длинная и темная, как деготь, рука с розовой ладонью и тонкими холеными сенегальскими пальцами, абсолютно черными. Чья-то чужая рука.

И тогда я понял, что и мы умерли под чужими именами, под именами незнакомцев, которые теперь, защищенные нашей смертью, живут и действуют в безопасности.

Шахматная партия с живыми фигурами

1

Где-то возле Джура Петар Коич заправил бороду в жилет и съел ужин в ресторане парохода «Делиград». Когда он вытер усы и заново расчесал бороду, она развевалась в темноте напротив пристани Пешта. Борода была красивая, длинная, золотистая. У Коича была привычка завязывать на ней по вечерам узелки, чтобы не забыть, что нужно сделать завтра, а утром их развязывать, и по расположению каждого определять, что он значит. Сейчас, однако, один узелок в бороде оставался неразвязанным уже целую неделю, и Коич никак не мог вспомнить, почему завязал его где-то там, в Вене.

«Что бы это могло быть? – ломал Коич голову бог знает который уже раз. – Возможно, что-то с дорожными сундуками?»

Он расплатился за ужин, записал, как обычно, сумму мелкими цифрами на ногте левой руки и осмотрел свои огромные, как гробы, сундуки.

Потом положил сплетенные руки под изголовье и пронес свою голову на подушке сквозь сон. Возле Белграда «Делиград» свернул вверх по течению в Тамиш, и утонувшие в реке ивы стали царапать днище парохода. Это разбудило Коича. Когда судно пристало и он вышел на палубу, облака едва не сбивали его с ног – так быстро и низко пролетали они над ним. Он высадился на панчевской пристани, таща сумку с саблями, такую тяжелую, что груз окончательно прогнал сон. Нанял покрытый лаком фиакр с сонными лошадьми и кучером с позавчерашней щетиной, и пробормотал, усаживаясь:

– К «Трубачу»!

Дорога закончилась, ногти и ладони Коича были полны записанных счетов, и он спешил все это с себя смыть и забыть. В гостинице «Трубач», где на втором этаже сдавали номера, а на первом кинозал сменил находившийся здесь некогда театр, он снял комнату с видом на площадь. На подоконнике лежала салфетка, Коич выпил на ней кофе, а потом какое-то время валялся, ожидая, когда начнется день и откроются лавки. Он лежал вымытый, ногти и резиновые манжеты были чисты, и его счета начинались сызнова. Он читал книгу, раскрыв ее на ладони и водя пальцем по странице, а потом достал дорожную шахматную доску, не раскладывая, придвинул к зеркалу и сыграл партию сам с собой. Половина доски была его, половина – того, в зеркале.

Когда на нижней панчевской (Даниловой) церкви пробило восемь, Коич поднялся и вышел на улицу. Облака следовали за ним по пятам, и он ступал по их теням перед собой. Он прошел мимо одной витрины, где на полу утюгами с длинными рукоятками разглаживали скатерти, а вместо абажура вокруг лампочки висел платок. Затем Коич миновал парк и оказался перед домом у магистрата со множеством окон и витрин на первом этаже. Во всех витринах вместо занавесок были знамена. Он сосчитал их, убедился, что число подходит, и начал заходить в магазины и арендовать витрины. Это было самой легкой частью работы, он справился с ней быстро, бросая перед собой короткие взгляды, точнее – половинки взглядов, способные достичь собеседника. Коич был по-прежнему медлителен, спичка догорала у него, прежде чем он успевал прикурить трубку, а время он мерил трубками: третья трубка – полдень, пятая – ужин. Еще в первую трубку Коич послал за сундуками, и тогда, в час, когда на улицах больше всего народа, во всех окнах большого дома у магистрата появилась и заблистала серебром и золотом военная форма, привезенная им из Вены. Там было восемь белых, шелковых, отороченных мехом доломанов в одном ряду, а рядом – восемь других мундиров, красных, обшитых золотом и осыпанных пуговицами. На тех и других были кружевные воротники и короткие сабли в кожаных ножнах с посеребренными наконечниками.