Невидимый

Коссъ, деревенскій лѣкарь, сгоралъ отъ любопытства. Бинты возбуждали въ немъ профессіональный интересъ, слухи о тысячѣ и одномъ пузырькѣ — завистливое удивленіе. Весь апрѣль и весь май онъ выискивалъ случая поговорить съ пріѣзжимъ, а около Троицына дня окончательно потерялъ терпѣніе и пустилъ въ ходъ подписной листъ дли сбора пожертвованій на сестру милосердія. Оказалось, къ его удивленію, что мистрессъ Галль не знаетъ имени своего жильца.

— Называть-то онъ себя называлъ, — объяснила мистрессъ Ралль съ полнымъ пренебреженіемъ къ истинѣ,- да я, правду сказать, не разслышала.

Она боялась, что не знать имени своего постояльца можетъ показаться съ ея стороны ужъ очень глупо.

Коссъ постучался въ двери гостиной и вошелъ. Изнутри явственно послышалось ругательство.

— Простите, что вторгаюсь къ вамъ, — сказалъ Коссъ.

Дверь затворилась, и остального разговора мистрессъ Галль не слыхала.

Въ послѣдующія десять минутъ до нея доносился неопредѣленный говоръ, затѣмъ крикъ удивленія, топотъ, грохотъ упавшаго стула, хохотъ, похожій на лай, быстрые шаги къ двери, и появился Коссъ, совершенно блѣдный, выпученными глазами оглядывавшійся черезъ плечо. Онъ не затворилъ за собою двери, не глядя на мистрессъ Галлъ прошелъ черезъ залу, сошелъ съ крыльца, и она услышали его торопливо удалявшіеся по дорогѣ шаги. Шапку онъ несъ въ рукахъ. Мистрессъ Галль стояла за прилавкомъ и смотрѣла въ отворенную дверь пріемной. До нея донеслись тихій смѣхъ пріѣзжаго и его шаги черезъ комнату. Потомъ дверь захлопнулась, и все смолкло.

Мистеръ Коссъ пошелъ вверхъ по деревенской улицѣ, прямо къ священнику Бонтингу.

— Не сумасшедшій ли я? — началъ онъ безъ всякихъ предисловій, входя въ убогій и тѣсный кабинетъ мистера Бойтинга. Не похожъ ли я съ виду на помѣшаннаго?

— Что случилось? — спросилъ священникъ, кладя аммонитовое прессъ-папье на разрозненные листы своей будущей проповѣди.

— Этотъ господинъ въ гостиницѣ…

— Ну?

— Дайте выпить чего-нибудь, сказалъ Коссъ и сѣлъ.

Когда нервы его нѣсколько успокоились благодаря стакану дешевенькаго хереса, — единственнаго напитка, находившагося въ распоряженіи добрѣйшаго священника, — Коссъ разсказалъ о своемъ свиданіи съ пріѣзжимъ.

— Вхожу это я, — началъ онъ прерывающимся голосомъ, — и прошу подписать на сестру, а онъ, какъ я пошелъ, сунулъ руки въ карманы и грохнулся въ кресло. Засопѣлъ. Такъ и такъ говорю, — «слышалъ, что вы интересуетесь наукой». «Да», говоритъ и опять засопѣлъ. Все время сопѣлъ, — должно-бытъ, подцѣпилъ гдѣ-нибудь здоровенный насморкъ, и немудрено, коли такъ кутается. Я сталъ разсуждать насчетъ сестры, а самъ гляжу во всѣ глаза. Сткляни разныя, химическія снадобья всюду, вѣсы, пробирки, пузырьки и запахъ ночныхъ фіалокъ. «Подпишитесь?» спрашиваю. «Подумаю», говорятъ. Тутъ я и брякни прямо: «Занимаетесь изслѣдованіями?» — Говоритъ: «Да». — «И что жъ», спрашиваю, — очень мѣшкотно ваше теперешнее изслѣдованіе?. Насупялся. — «Чортъ его знаетъ, какое мѣшкотное», говоритъ. — «Да неужели?» — говорю. Тутъ какъ прорветъ его, точно пробка изъ бутылки выпалила! Въ немъ это, знаете, и такъ накипѣло, а отъ моихъ словъ совсѣмъ черезъ край пошло. И разсказалъ онъ мнѣ свою печаль: получилъ онъ отъ кого-то рецептъ, драгоцѣннѣйшій рецептъ, котораго онъ мнѣ не сказалъ. — «Медицинскій?» — «Убирайтесь къ чорту!» говоритъ: «Къ чему это вы подбираетесь?» — Я извинился. Тутъ онъ опять засопѣлъ, откашлялся съ достоинствомъ и продолжалъ. Сталъ онъ читать рецептъ. Пять ингредіентовъ, положилъ на столъ, отвернулся, а тутъ какъ разъ вѣтеръ изъ окна подхватилъ бумагу. Зашуршала, полетѣла. А работалъ-то онъ въ комнатѣ съ каминомъ. Не успѣлъ оглянуться, в рецептъ-то въ каминѣ. Загорѣлся и вылетѣлъ въ трубу. Онъ бросился къ камину, — а ужъ рецепта и слѣдъ простылъ Вотъ оно что. И какъ разъ въ эту минуту для большаго эффекта и махни онъ рукой…

— Ну такъ что же?

— Ничего. Руки-то не было, пустой рукавъ. Господи Іисусе Христе, подумалъ я, совсѣмъ калѣка! Навѣрное у него есть пробковая рука, да снялъ онъ ее пока. А все-таки, думаю себѣ, чудно что-то. Ну какъ, чертъ возьми, могъ рукавъ держаться открытымъ и подниматься, коли въ немъ ничего не было? А въ немъ ничего не было, это я вамъ вѣрно говорю. Пустой до самаго сгиба. Я видѣль его внутри до самаго локтя, и въ маленькую дырочку на матеріи проходилъ свѣтъ. «Господи Боже мой!» воскликнулъ я. Онъ вдругъ остановился и выпучилъ свои огромныя буркалы сначала на меня, потомъ на рукавъ.

— Ну?