Невидимый град

С пробуждением острого чувства природы пробудилось еще одно сильное и тревожное чувство, которому нигде не находилось объяснения. Его можно было назвать тоской по счастью, но оно таило в себе какую-то угрозу, как будто за ним скрывались одновременно и свет и тьма. Это была жажда не той любви, жертвенной и сострадательной, воспитанной в ней Евангелием, как мерило добра и зла на Земле; и не той, которую она испытывала при встречах с природой; нет, это была жажда любви к единственному избранному ею существу, и это была любовь для себя. Девочка стала мечтать о брате и просить об этом наивно мать. Но мать отвечала смущенной шуткой: она не могла иметь детей после тяжелых первых родов.

Детство вспоминается, как медленный путь в густом тумане. В этом тумане и пережита первая любовь к мальчику, всегда сидевшему на заборе соседнего дома. Он никогда не принимал участия в играх детей во дворе, но, овладев высотой, надменно и победоносно дразнил оттуда девчонок, запуская им в косы колючие шишки дедовника. Ляля не запомнила даже его лица. Так и осталось непонятным, чем он возбудил острое и грустное чувство первой любви, доставившее столько стыда и огорчений. Можно считать, что отсюда начинаются у девочки поиски «героя» ее жизни, долгие поиски, причинявшие одно лишь страданье в смене событий и лиц.

Ей было двенадцать лет, когда на детском вечере во время рождественских каникул ее пригласил на вальс молодой студент. Через несколько дней он приехал с визитом к родителям. Когда он вошел в гостиную, ей это было как солнце во тьме, незнакомое до тех пор счастье — сознания не было, один всепоглощающий свет. Студент о чем-то снисходительно спросил ее, краснеющую, смущенную, она что-то робко отвечала. Он уехал в Петербург в Университет. Больше не появлялся. Но жизнь теперь была до краев заполнена: в нее влилась новая сила. Серый туман одиночества и ожидания растаял. Мечты о возможной встрече, воображаемых разговорах; и приближение — рука в руку, взор во взор. Какие признания она готовит? какие слова слышит в ответ? Так продолжается год, может быть два. Но ничего не приходит в ответ ожиданиям. И вот однажды весной она возвращается из гимназии и видит: по мостовой едет извозчик, в пролетке — он, в знакомой студенческой фуражке, до странности такой же, каким она помнила его все эти долгие дни своей любви. Он не изменился и от этого как-то победнел. Но она… сколько новых сил ей прибавилось, как она выросла за это время — только теперь при встрече она это в себе поняла. Он смотрит невидящими глазами на дома, на прохожих, на нее, прижавшуюся к стене дома, уронившую сумку с книжками, только бы самой не упасть. Он ее не узнает, да, он ее и не вспоминает — он проезжает мимо! У Ляли медленно кружится голова, но легкую девочку поддерживает стена дома, она быстро поднимает книги, оглядывается: никто ничего не заметил, извозчик проехал, и с ним навсегда исчезла ее неразделенная любовь, как комета, орбита которой однажды пересекла путь Земли.

Через много лет Ляля услышит от Бориса Леонидовича Пастернака в его чтении из неопубликованной тогда еще автобиографии^{27}

, что терять в жизни более необходимо, чем приобретать, что надо жить не уставая, смотреть вперед и питаться живыми запасами, которые совместно с памятью вырабатывают забвение. Она слушала тогда и удивлялась правде этих слов и вспоминала: так именно и случилось с нею на пороге ее юности — новые силы встали на помощь, и любовь прошла. Ляля почувствовала себя свободной: это был не тот. Но где-то ведь он существует?

И она ожидает его изо дня в день, из года в год всю жизнь. Иногда она выходит на улицу безо всякого дела — у нее тайная игра с судьбой: она ожидает его из-за каждого утла, из каждой открывающейся двери, в каждом встречном лице. Она бормочет:

Черной улицей, грубо оттепелью обнаженной,Бесстыдно выставляющей голые камни напоказ,

Я иду с робкой и нежной надеждой,Почти безнадежной, что увижу вас.Я не встречу вас ни у одного из перекрестков…