Невинность

– Их было только шесть. Это кич – не искусство. Дорого они стоить никогда не будут. Если бы у меня была седьмая или восьмая, я бы их продал, когда за них давали неплохую цену. Поедем со мной сегодня, и я найду тебе две оставшиеся. Мы сожжем их вместе. Маленькая девочка, у меня есть тысяча историй, которыми я зачарую тебя, о правде этого мира, о происходящем за кулисами. Ты найдешь меня обаятельным и остроумным.

– Я лучше перережу себе горло, – без запинки ответила Гвинет.

Годдард нажал кнопку на задней дверце «Мерседеса» и отступил на шаг. Дверца автоматически закрылась.

– Мне бы застрелить тебя за наглость, но ты будешь страдать сильнее, если я оставлю тебя на милость неласковой к тебе судьбы. Ты еще пожалеешь о том, что я тебя не пристрелил. Тогда с тобой не случилось бы ничего того, что происходит с Саймоном, которого сейчас пытают эти дураки. Скажи мне, маленькая девочка, а почему прикосновения вызывают у тебя такое отвращение? Может, причина в том, что папочка, когда ты была совсем маленькой, трахал тебя?

– А вот и знаменитое обаяние с остроумием, – хмыкнула Гвинет.

Годдард схватил пистолет обеими руками, и на мгновение я подумал, что он убьет нас. Но после паузы, полной угрозы, раздался его голос:

– Вы оба остаетесь вместе, отходите к «Ленд Роверу», потом дальше, со стороны водительской дверцы, еще на двадцать футов.

– Мы не собираемся бросаться на тебя, – заверила его Гвинет. – Я тебе верю. Бедного Саймона не спасти. У тебя нет ничего, что нам нужно.

– Все равно отойдите.

Мы подчинились и наблюдали, как он уезжает в буран. Колеса «Мерседеса» отбрасывали снег, выхлопной дымок курился в ночи, тормозные огни окрашивали падающий снег кровью, пока внедорожник не повернул за угол и не скрылся из виду.

Гвинет шагнула к «Ленд Роверу», но я ее остановил.

– Подожди. – Когда она повернулась ко мне, я отступил на шаг, чтобы гарантировать, что она ничего не сможет разглядеть на моем лице. – Отец наказывал мне никогда не забывать про мотылька.

– Какого мотылька и при чем он вообще?

– Он говорил: «Пламя радует мотылька, пока не обжигает крылышки».

Она тоже стояла в тени, я видел только силуэт девичьей фигурки.

– Это все или есть что-то еще?

– Восемнадцать лет тому назад, в мою первую ночь в городе, в ночь твоего рождения, я увидел марионетку в витрине магазина антикварных игрушек в торговом центре под открытым небом у реки. В ней было что-то странное.

– Странными были и те, которые я нашла и уничтожила.

– Ты приняла облик одной, – сказал я.

– В чем-то стала на нее походить, – признала она.

– На одну из марионеток Паладайна? Которых шесть?

– Здесь холодно. Я объясню в «Ровере».

– Скажи сейчас. Почему тебе захотелось напоминать… одну из них?

Я видел, как Гвинет откинула голову, обратив взгляд к небу, потом опустила ее и повторила свою же фразу:

– Теперь все зависит от взаимного доверия, Аддисон Гудхарт.

– Мне просто надо знать. Я тебе полностью доверяю.

– Тогда садись со мной в «Ровер» или уходи. Третьего не дано.

Ночь, снег, девушка, надежды на будущее, страх перед бесконечным одиночеством…

– Я не пламя, ты – не мотылек, – добавила Гвинет.

– Я не мотылек, – согласился я, – но ты светишь ярче любого света, который мне доводилось видеть.

– Это ночь перемен, Аддисон. И у нас мало времени для того, чтобы сделать все необходимое. Третьего тебе не дано.

Она вернулась в «Ровер», села за руль и закрыла дверцу. Я последовал за ней.

Часть третья

Что могло быть и что было

53

Для того чтобы вы понимали, как все обстояло в прошлом, вы должны знать, что моя мать признавала и несколько раз рассматривала возможность детоубийства. В первые три года моей жизни она пять раз останавливалась за мгновение до того, как меня убить.

Я помню летнюю ночь за неделю до того, как мать выгнала меня, когда виски из широкого стакана с желтым ободком, белый порошок, втянутый через серебряную соломинку, и две какие-то таблетки настроили ее на материнский лад. Она настояла, чтобы мы, она со стаканом виски со льдом и я – апельсинового сока, посидели в креслах-качалках из гнутой древесины на переднем крыльце, «немного пообщаться», по ее словам.

Она редко хотела поговорить со мной, и гораздо реже – посидеть рядом во время нашего общения. Я знал, что ее нежность искренняя, идущая из сердца, пусть это чувство и добиралось до поверхности с помощью белого порошка, таблеток и виски. Я радовался возможности побыть рядом с ней ничуть не меньше, чем в тех совсем уж редких случаях, когда она общалась со мной без наркотиков или спиртного.