Невинность

– И если в характере твоей матери было что-то от святой, тогда отца Гвинет можно просто канонизировать. Он не только выдержал тринадцать лет, но и любил ее всем сердцем и выдержал бы гораздо дольше, если бы его не убили.

Дом трещал под напором разгулявшегося ветра, подвальная дверь тряслась в дверной коробке, ее едва не срывало с петель, ручка металась вверх-вниз, вверх-вниз, но в этот момент откровения плевать я хотел на то, что бесновалось в ночи и, ворвавшись в подвал, могло наброситься на нас.

74

Моя история из тех, где имена не имеют особого значения, во всяком случае, полные, с первым, вторым и фамилией, и уж точно не для каждого персонажа, который выходит на сцену. Если бы эта история рассказывалась в третьем лице, а не от первого, каким-то автором за два столетия до моего времени, он или она использовали бы еще меньше имен, и некоторые персонажи определяли бы только их занятием, скажем, Архиепископ или Священник. Тогда, если история включала королевскую особу, короля бы так и называли – Король, а королеву – Королевой, а отважный маленький предатель превратился бы в Маленького Предателя. В еще более далекие столетия эту историю могли рассказать, распределив на все роли животных, и персонажи превратились бы в Черепаху и Зайца, Кошку и Мышь, Ягненочка и Маленькую Рыбку, Курицу и мистера Лиса. Так обстояло дело в далекие времена, когда жизнь была проще и люди более четко представляли себе, что хорошо, а что – плохо. Тот давно ушедший период я называю Эрой чистоты. Ни писатель, ни читатель не представляли себе, что для объяснения преступлений злодея необходим анализ его детских душевных травм, потому что существовало четкое понимание: преступная жизнь – это выбор, который делал любой, кто греховность предпочитал добродетели. За двадцать шесть лет, прожитых в Современной эре, когда принято говорить, что человеческая психология такая сложная, что цепочка мотивов такая запутанная и трудная для понимания, что только специалисты смогут объяснить нам, почему кто-то сделал то, что сделал, но в итоге даже специалисты постараются увильнуть и не выносить четкого суждения о тех или иных действиях конкретного человека. Но хотя история эта о Современной эре, я написал не для этого времени. Тем не менее пусть мы знаем отца Гвинет по его делам и беззаветной любви к ней, я добрался до этой стадии истории, не называя его по имени, мне представляется, что я все-таки должен использовать его имя, поскольку он не типичный представитель этого времени, не его символ, а скорее свет в темнеющем мире. Фамилии больше значения не имеют, поэтому я ограничусь только его первым именем – Бейли. Оно образовано от среднеанглийского

[26]слова «baile», что означает «внешняя стена замка».

Бейли присутствовал в операционной, когда его дочь пришла в этот мир, а жена умерла в родах. Врач-акушер и медсестры не выдали столь радикальной реакции, как повитуха и ее дочь, которые принимали меня, но Бейли заметил какую-то странную напряженность и даже антипатию по отношению к младенцу, ничего такого сильного, как отвращение, но никакого проявления нежности или сочувствия, скорее явную отчужденность.

Его любимая жена умерла. Вихрь эмоций бурлил в нем, горе и радость, и понятно по каким причинам, но он всегда прекрасно разбирался в людях и их душевном состоянии, а потому чувствовал, что даже обуреваемый столь смешанными чувствами, может доверять своей интуиции. Увиденное им в лицах и действиях принимавшей роды медицинской команды сначала вызвало у него недоумение, а потом и тревогу. Он заподозрил, что реакция врача и медсестер на крохотную Гвинет оказалась бы еще более жесткой, если бы они целиком сосредоточили свое внимание на младенце и их не отвлекла бы смерть его жены и тщетность предпринятых усилий по ее оживлению. Он успокаивал себя мыслями, что не могут они испытывать вражду к младенцу, прекрасному, беспомощному и на удивление безмятежному, что его страх за безопасность девочки вызван всего лишь совершенно неожиданной, обрушившейся как снег на голову потерей жены. Но убедить себя в этом так и не смог.

Запеленатого младенца положили в люльку, точнее, в ромбовидную белую эмалированную чашу, чтобы взвесить и перенести в палату для новорожденных. Как только стало понятно, что жену к жизни не вернуть, Бейли отпустил ее руку и подошел к дочери. Поднял на руки, заглянул в еще не сфокусированные глазенки, осознал, что раньше не знал себя и в малой степени, и чуть не упал на колени от угрызений совести за некие действия в далеком прошлом.