Невозможность путешествий

«По-настоящему, — заговорил лысый старик москвич, — ежели взять дело по правде, так надо к нам в Россию ссылать в наказание, а не в Сибирь…»

Да, пожалуй, дело к тому идет…

Но, с другой стороны, замечает автор, почему-то, по какой-то странной прихоти, именно Уралу не особенно везет на художественно сильные, полноценные открытия:

«Можно удивляться, что наши русские художники так упорно обходят Урал, предпочитая ему южное море, уголки благословенного юга, Кавказ и Финляндию. Правда, несколько лет тому назад на Урал приезжал профессор Верещагин (не В.В. Верещагин, автор туркестанских видов и картин из последней восточной войны). Мне случалось видеть в Петербурге на выставке его виды Урала, но что это было: были рамы, было намалеванное полотно, на полотне красовалось имя профессора Верещагина, и только Урала не было…

Впрочем, профессор, кажется, и не затруднял себя поездками в горы; а в лучшем месте реки Чусовой, где она течет среди великолепных скал и утесов, именно между Межевой Уткой и Кыновским заводом, он и совсем не был…»

Заходясь в праведной ажитации, писатель даже и не замечает, что проговаривается, называя русские юга «благословенными»…

Возможен ли патриотизм в чистом, без примесей, виде? Без какого бы то ни было лукавого оправдания «личного способа производства» и персонифицированной заинтересованности кулика, хвалящего свое болото? Когда любят не за причастность, но за то, что вся эта красота и мощь существуют сами по себе, подчас даже и не благодаря, но вопреки многовековой погибели и систематическому урону? Нужно ли гордиться с простодушной наивностью, без подбора отмычек к другим областям и странам? Или же, напротив, святая простота — это ровно то, чего нам всем не хватает?

«Сахалин» А.П. Чехова

Самое интересное в этих очерках — то, что их пишет один из тончайших наших писателей, изобретатель подтекстов и символист в высшей степени, способный спрессовывать реальность до коротких, но предельно насыщенных кусков текстуального мяса. Так как сама по себе фактура и месседж (как жили в России плохо, так и живут до сих пор, ничего не изменилось: если и не по факту, то уж точно — в высшем смысле материально-духовных соответствий), сами по себе вряд ли интересны.

Да, гниют, голодают да бедствуют, звенят кандалами, обживают природу, противную существованию человека, но что мне Гекуба?

Тем более что телевизионные новости легко переплевывают целый полк таких вот Чеховых, вызывающих милость к павшим: с 1890-го года, когда Антон Павлович Чехов добровольно отправился на четырехмесячное закланье, из-за которого у него, в дороге, открылось кровохаркание, информационная картина дня несколько, э-э-э, изменилась.

И только чеховское имя, непростой для сердца звук, стало еще более важным и ценным, чем сто лет назад. Так как раньше Чехов был одним из, теперь же уж точно единственный и неповторимый.

Значит, рассказ этот не про ссыльных и про сопки, но про господина писателя.

Если Пушкин в «Путешествии в Арзрум» выдает стопроцентную гонзо-журналистику, то Чехов стремится быть максимально объективным. Точнее, текст делать таким образом, чтобы получалось не художественное, даже не публицистическое, но едва ли не научное произведение.

Во-первых, Чехов проводит импровизированную перепись населения во всех населенных пунктах, куда прибывает (10 000 карточек этих до сих пор хранится в Ленинской библиотеке), обрабатывая сведения, кажущиеся лично мне бессмысленными, но самому Чехову дающие возможность писать текст дальше и дальше.

Во-вторых, Чехов пишет (старается писать) бесцветно, точно диктант, намеренно изгоняя яркие образы и сравнения, делая стиль нейтральным и даже, по возможности, бесцветным.