Невская битва

События развивались в неблагоприятную для князя сторону. Лето и осень 1228 года выдались небывало дождливыми и холодными — «с середины августа наиде большой дождь, и лил день и ночь». На корню сгнили и хлеб, и травы, и «всякий овощ» на полях и огородах. «Ни сена добыть, ни нив возделать!» — горестно отметил летописец. Как это часто бывало в суеверные средневековые времена, стали люди роптать на правителей — вослед отъехавшему князю и сначала в спину, а скоро и прямо в лицо его союзникам, оставшимся в городе. Главным из них был владыка новгородский Арсений. В один из дней распаленная наговорами толпа изгнала его с владычного двора, что стоял рядом с Софией — «аки злодея вытолкали!». Перепуганный архиепископ укрылся в стенах Софийского собора, а оттуда при первой возможности бежал в один из монастырей.

Ближайшее вслед за этим время показало, что разгром владычного двора стал только прелюдией к широким волнениям. «Бысть мятеж в городе велик!» — отметила летопись. Разгромили и двор тысяцкого, и многие боярские хоромы. Перепуганная боярская верхушка послала за князем в Переяславль. Бояре князя звали назад, но при этом выговаривали условия для усиления своей власти — «поборы княжеские отмени, судей по волости тебе не слать!».

Взвесив все обстоятельства — неустойчивую политическую обстановку в Новгороде, попытки ущемления княжеских прав, разгром и смещение сторонников, — Ярослав ответил боярству отказом. После этого разрыв с Новгородом стал окончательным. Князь сразу же приказал тайно вывезти из города сыновей. Темной февральской ночью 1229 года их вывезли во Владимир.

Боярская интрига, на руку которой сыграло вспыхнувшее недовольство новгородских «черных людей», взяла верх. Неугодный боярству князь был исторгнут из новгородского лона, казалось бы, окончательно. Стараясь прочнее закрепить успех, бояре на другой же день после отъезда княжичей кликнули народ на вече. На нем вся история была преподнесена в выгодном боярству свете. «Кто злое замыслил против святой Софии, тот и бежал! — кричали подкупленные богатеями горлопаны. — А мы их не гнали!.. А князю мы не причинили никакого зла! И пусть им будет бог и крест честной, а мы собе князя промыслим!»

Однако боярское «промысление», выполняя которое они скоро пригласили в Новгород одного из черниговских князей, к успокоению не привело. Неурожай повторился и в 1229-м, и в 1230 году!

Голодный мор косил жителей как траву. Множество истощенных людей умирали по дворам большого города, а то и прямо на улицах. Мертвых — их были многие сотни, а то и тысячи — свозили и хоронили в одну «скудельницу» — большую яму у церкви двенадцати апостолов. Доведенные до крайней черты, «черные люди» собирали но лесам мох, листья, кору и коренья. Обезумевшие от голода, бедняки ели падаль и мертвечину. Обнаружились и случаи людоедства.

Нараставшая волна отчаяния скоро смела всех правителей, пришедших на смену Ярославу и его сторонникам. Снова полыхали пожары — «черный люд начал богатых людей хоромы зажигать, где могла быть рожь, и забирать именье их…». Все это еще больше умножило охватившее Новгород «братоненавиденье». Сторонники Ярослава, решив положить конец нескончаемой смуте, направили послов в Переяславль — просить князя вернуться.

На этот раз Ярослав не раздумывал. Взяв с собой сыновей, он поспешил в Новгород, где принес новую присягу великому городу. Признал власть князя и принял его наместника и своенравный Псков.

Ярослав пробыл в Новгороде недолго. Через две недели позвали его дела во Владимирскую землю. Он отбыл туда, оставив в Новгороде полновластных наместников — княжичей-сыновей Федора и Александра.

Грустный вид открылся княжичам, когда они объехали город. Куда ушла былая радость! И удаль новгородская нигде не проглядывала. И торговая сметка пропала с глаз долой, не угадывалась на едва теплившемся торговище.

Новгород 1230 года являл собой картину трагическую. «Горе и печаль на улице!» — отмечал один летописец. «Скорбь друг с другом, — вторил ему другой. — На унылых улицах проезжий мог встретить лишь «детей, плачущих хлеба, а других умирающих». Тяжесть народной жизни, пожалуй, впервые открылась в это лихолетье Александру со всей своей кричащей и плачущей обнаженностью и остротой. Потрясшие подростка картины новгородского «глада великого» остались в душе до конца дней.

К этим глубоким переживаниям добавились скоро политические тревоги. Вновь заколебалась в Новгороде Ярославова власть. Черниговские князья задумали посадить здесь своих сторонников и сумели однажды неожиданным штурмовым ударом боярских отрядов захватить Псков, пленить и заковать в цепи княжеского наместника. Вслед за этим и в Новгороде стали тлеть-разгораться угли нового мятежа.