Невыносимая шестерка Тристы

Арми плюхается на кровать рядом со мной, он на целых полторы головы выше меня, поэтому я даже не напрягаю шею, чтобы посмотреть на него.

Достав что-то из кармана, он протягивает мне ключ на старом кольце.

Я беру его.

— Что это?

Изучаю серебряный ключ, который выглядит смутно знакомым.

— Назовем это запоздалым подарком на день рождения от Мэйкона, — поясняет Арми.

Мне требуется минута, но затем я все-таки вспоминаю.

— «Ниндзя»?

Мэйкон купил себе этот мотоцикл, еще когда служил в морской пехоте, и никому не разрешал на нем ездить. Хотя и не пользовался им уже несколько лет. «Ниндзя» стоит в гараже под брезентом.

— А я думал, ты начнешь прыгать от радости, — говорит Арми, когда я не улыбаюсь и не делаю сальто из-за того, что наконец-то у меня есть собственный транспорт.

— Разве я когда-нибудь прыгала от радости? — с улыбкой спрашиваю его. — Почему он не отдал его сам?

— Ты ведь знаешь почему, — отвечает он. — И не благодари его. Мэйкон только разозлится из-за этого.

Я хихикаю, когда братец соскальзывает с кровати. Я почти уверена, что он прав.

Поэтому вместо Мэйкона я благодарю Арми:

— Спасибо.

Он подмигивает и уходит, забирая с собой билеты на сегодняшний спектакль.

Я смотрю на ключ — ключ от моего собственного мотоцикла — и вспоминаю, как чувствовала себя Клэй, держась за меня в тот раз, когда ехала со мной.

Раздается звонок телефона, и я на мгновение закрываю глаза, желание ответить слишком велико, его невозможно отрицать. Но потом я понимаю, что заблокировала ее номер. Это не она.

А затем до меня доходит… Мисс Ламберт.

Сердце начинает биться чаще, и я отвечаю на звонок.

— Алло?

— Оливия? — начинает мисс Ламберт. — Привет, это Джейн. Мне нужно, чтобы ты пришла прямо сейчас.

Мой желудок сжимается как раз в тот момент, когда электрический разряд согревает мою кровь — страх и эйфория поражают меня одновременно.

— Уже иду, — почти шепотом говорю я и кладу трубку.

Он сделал это. Сегодня вечером я буду на сцене.

Я играю Меркуцио.

Приходит сообщение, я смотрю на телефон и читаю:

«Поздравляю. Не терпится посмотреть на твое выступление».

Во рту резко пересыхает, двойное значение этого «выступления» поражает меня, как удар стального прута по коленным чашечкам.

***

— Я хотела поблагодарить тебя, — раздается голос справа от меня.

Поднимаю взгляд и вижу Лизбет, нашу Джульетту.

Она делает шаг ко мне.

— Мне жутко не нравились старые костюмы, — признается она. — Конечно, каждая маленькая девочка хочет быть Джульеттой с романтической прической и в платье принцессы, но… ты знаешь.

— Все меняется.

Она издает смешок.

— Да, точно.

Мы стоим за кулисами, в самом центре действия. Все актеры бегают по коридору, спешат накраситься, зашить дырки или найти потерянные пуговицы и расхаживают взад и вперед, повторяя свои реплики. Я прислоняюсь к стене, пытаясь собраться с мыслями. Стараясь отодвинуть Каллума и Клэй на второй план на следующие два часа, потому что это мое время. Я умоляла об этом четыре года, и я не позволю им отвлечь меня.

Лизбет разглядывает мое готическое черное пальто, черные кожаные брюки и ботинки.

— Теперь я даже вроде как хочу играть Меркуцио.

— Да, я тоже. — Мое сердце ничуть не успокаивается, меня тошнит. Кажется, у меня не получается направить чувства в нужное русло. Боже, я так нервничаю.

Лизбет улыбается, она гораздо спокойнее меня, ведь уже несколько раз выходила на сцену. Однако мне нужно это сделать, как бы сильно я этого ни боялась. Иначе как я могу рассчитывать на то, чтобы посвятить этому всю жизнь?

— Что ж, ни пуха ни пера, — желает она.

Я натянуто улыбаюсь, но слишком боюсь, что меня вывернет прямо здесь, если выдавлю хоть слово. Лизбет уходит, одетая в черные джинсы и развевающуюся белую крестьянскую блузку, черную военную куртку с золотыми пуговицами, ее длинные волосы рассыпаются по спине. Жаль, что я не могла переписать сценарий так же, как изменила декорации и костюмы, но можно заняться этим в другой раз.

Я проверяю телефон, будто смогу увидеть что-то от Клэй, но это не так: я все еще не разблокировала ее.

Возвращаясь обратно в гримерную, я прохожу мимо медсестры — Эви Леонг, исполняющей мою роль, — и убираю телефон, направляясь к занавесу. Приподняв защиту, я заглядываю в глазок и наблюдаю, как ставят дом, когда гаснет свет.

Начинает падать снег, вечная ночь, Нью-Йорк вырисовывается на горизонте на фоне Королевства, а мечи заменяются луками и элементами кунг-фу.

Аудитория затихает, рассказчица появляется на сцене с правой стороны, проходит мимо зрителей и заканчивает свой монолог как раз в тот момент, когда исчезает в левых кулисах. В театре темно, гремит гром, и молния сверкает за собором и небоскребами, когда семьи Монтекки и Капулетти входят в переполненный Центральный парк.

Самсон и Грегори подшучивают друг над другом. Самсон произносит:

— Так вот: всех мужчин из дома Монтекки я сброшу со стены, а всех девок — припру к стене.

Второй отвечает:

— Да ведь ссорятся-то наши хозяева, а мы — только их слуги.