Плэтт Чарльз

New York Times (Пульс Нью-Йорка)

В то утро небо было ярко-голубым, а все, что случилось, случилось за ночь. Рухнули большие многоквартирные дома. Транспорт остановился. Припасы из супермаркета грудились в темноте, а через улицу взбухал, точно хлеб в печи, курган из бакалейных лавок. Я сам видел толпу пешеходов, вырывавшихся от пожарного гидранта, и пассажирский автобус, колеса которого по оси ушли в асфальт…

Постель скомкана. Солнечный свет струится в окно. Цветы на подоконнике извиваются, вздымают вверх свои нездорово-коричневого цвета побеги. Отопление барахлит — стучит, дребезжит, булькает, и вся стена в испарине.

Ночью она вынула из холодильника бутылку пепси — 16 унций, винтовая пробка, посуда возврату не подлежит, упак. 8 бут. — $ 2.40. На самом-то деле пепси ей не хотелось — рассеянно отглотнула пару раз и оставила открытую бутылку на полу у кровати. Конечно, до утра все выдохлось. Перешагиваю по дороге на кухню.

Запихиваю в рот горсть колечек «сухого завтрака», роюсь в коробке на предмет выигрышного купончика, запиваю молоком с витамином D, а чашку сую в раковину с грудой грязной посуды, где тараканы уже совсем освоили останки нашего вчерашнего арбуза.

Включаю радио, прибавляю громкость, ухожу в другую комнату и забываю о нем. Обтираюсь салфетками — губы, щеки, веки, уши, зад, подмышки… Салфетки все скатываю в шарики.

Подбираю с пыльного пола одежду. Гляжу на улицу сквозь пыльное стекло окна, а тем временем обрызгиваю из пластиковой бутылочки лицо, волосы… Утро; хватит спать.

Нет, правда, что же было вчера вечером? Новая трещина в дверной филенке… Задвижка на оконной раме распилена… А что творилось на пожарной лестнице? А на автостоянке за «приличными» кварталами? А этот старый матрац откуда взялся?

А кто б его знал… Ночь ведь уже прошла.

Тем летним утром все в городе отключили отопление и врубили кондиционеры. Еще бы — температура воздуха поднялась вдруг на целых десять градусов; в такую погоду куда как приятственней, если дома прохладно.

Деловые кварталы в конце Шестой Авеню выросли вновь, точно культуры кристаллов, питаемые рассеянными в воздухе химикалиями. Грани их ослепительно сияют на солнце, а внутри снуют по ворсистым коврам секретарши, звенят звоночки лифтов…

Одинокий беглый оргазм в киношке на Сорок Второй-стрит: на экране хипп задрал своей девчонке юбку, развел ей ляжки, а камера чуть ли не внутрь въехала! Выхожу наружу — и вновь ясный, пыльный денек смывает в сознании моем скупые следы ночных впечатлений. Мягкая булочка, вареная говядина, капуста в салате хрустит; ледяная вода, алюминиевая фольга, скомканный доллар — составляющие процесса приема пищи.

А что же поделывала она? Села не на тот трамвай, пришлось хватать такси, чтоб вовремя попасть к доктору на прием; посеяла где-то направление, да и все равно слишком уж опаздывала, так что вполне можно было никуда не ходить — какая разница, в конце-то концов — одним осмотром больше, одним меньше… Пообедав, она купила дамский журнал и около часа просидела с ним на скамейке в Мэдисон-Сквер-Гарден. Поехала домой, приняла душ, переоделась, «нарисовала на морде лицо», пару раз отглотнула из следующей бутылки пепси — 16 унций, винтовая пробка, посуда возврату не подлежит, упак. 8 бут. — $2.40; обнаружила орущее радио, переключила его на другую станцию, покинула ради телевизора и чтения еще одного дамского журнала — тот, первый, забыла в метро. Решила было, на какой фильм сегодня пойти, перерешила, переперерешила, позвонила подруге, болтала с ней где-то так с полчаса, переделала макияж — использованые салфетки уже не помещаются в мусорную корзинку — включила автоответчик, выглянула в окно…

После кино. Иду мимо Сентрал-Парк. Транспорт железной змеей течет по улице; изломанный асфальт бел в свете фар. Хищно-настороженный, зацикленный на возможной угрозе пешеход; споткнулся. Только узловатые руки мелькнули, поднятые к лицу с четкими, точно вычеканеными, чертами; блеснул пыльный, неровный металл; выхлоп урчит неумолчно…

Сдавленный крик…

Из окон, зияющих беспорядочно в темном монолите стены, выглядывают украдкой сквозь гнутые, ломаные жалюзи, обрамляющие ржавые «эр-кондишн», призрачные лица сограждан наших. Позади, в обшарпанных комнатушках, мерцают телеэкраны.

Машины всасывают истощенный воздух; пыль и гарь клубятся вокруг. Кислород иссяк. Движение замедляется, двигатели умирают. Машины дергаются судорожно, точно куча задыхающихся тараканов. Фары желтеют, затухая. Слабеют рессоры, спускают шины. Пронзительно скрежещет холодеющий металл.

Выхожу из метро, направляюсь домой, на Первую Авеню. Вокруг пусто — даже в круглосуточных магазинчиках никого. Ночь крепко, властно вступила в свои права.

Смутное предчувствие беды: тяжелые фигуры движутся сзади по тротуару. Двое, приблизившись, обходят меня с двух сторон:

— Как, Фрэнк, вломим этому?

Три шага — бесконечно длинных…

— Да ну его…

Удаляются в темноту.