Next

— Тогда позволь, я тебе кое-что скажу, — заговорил Марти. — Я не хочу иметь ничего общего с чем бы то ни было незаконным. Мы здесь такими вещами не занимаемся.

— Тут нет ничего незаконного…

— Ага, но В своей лаборатории вы анализ почему-то делать не хотите.

— Поэтому ты садишься за руль и два часа пилишь сюда, чтобы анализ сделал я.

— Марти, просто сделай это! Пожалуйста!

* * *

Марти Робертc прильнул к микроскопу, а потом повернул видеоэкран, чтобы Генри тоже мог его видеть.

— Итак, — сказал он, — структура эритроцитов, гемо-глобин, протеиновые зерна — все в полном порядке. Кровь как кровь. Кому она принадлежит?

— Это человеческая кровь?

— Господи, конечно, человеческая! — ответил Марти. — А ты что, думал, она принадлежит животному?

— Я только спросил.

— Если это кровь определенного вида обезьян, мы не сможем отличить ее от человеческой. Например, образцы крови шимпанзе и человека практически неразличимы. Я помню случай, когда копы арестовали парня, работавшего в зоопарке Сан-Диего. Он был покрыт кровью с ног до головы, и полицейские приняли его за убийцу. Выяснилось, что это кровь самки шимпанзе, у которой была менструация. Это случилось, еще когда я был врачом-стажером.

— Ты не можешь отличить? А как же сиаловая кислота?

— Сиаловая кислота — это маркёр крови шимпанзе. Так ты думаешь, это кровь шимпанзе?

— Я не знаю, Марти.

— Мы не можем сделать анализ на сиаловую кислоту в нашей лаборатории. Для этого необходимы веские основания и специальный запрос. А вот в лаборатории «Радиал геномикс» в Сан-Диего это вполне могли бы сделать.

— Очень смешно.

— Генри, ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что это такое?

— Нет, — ответил Генри, — я хочу, чтобы ты произвел генетический анализ этой крови и сравнил ее с образцом моей ДНК.

Марти шлепнулся в кресло.

— Ты меня пугаешь, — сказал он. — Ты впутался в какую-то дикую историю?

— Нет, ничего такого. Это связано с одним исследовательским проектом, проводившимся несколько лет назад.

— То есть ты не знаешь, принадлежит ли эта кровь тебе или шимпанзе?

— Да.

— Или вам обоим?

— Так ты сделаешь для меня анализ ДНК?

— Да, я сделаю мазок с твоей щеки и через несколько недель сообщу тебе результат.

— Спасибо. Это может остаться между нами?

— Господи Святый! — всплеснул руками Марти Робертс. — Ты снова меня пугаешь! Конечно, это останется между нами! — Он улыбнулся. — Когда все будет готово, я сразу тебе позвоню.

ГЛАВА 026

— Речь идет О «субмаринах», — сказал Джошу Винклеру адвокат, коньком которого было патентное право. — Об очень серьезных «субмаринах».

— Продолжайте, — улыбаясь, проговорил Джош. Они сидели в закусочной «Макдоналдс», и все остальные посетители были не старше семнадцати лет, поэтому не имелось ни единого шанса на то, что об их встрече прознают в компании.

— Вы, — заговорил адвокат, — велели мне искать патенты или патентные заявки, связанные с тем, что вы называете «геном зрелости». Я нашел пять — начиная с 1990 года.

— Угу…

— Две являются типичными «субмаринами». Так мы называем заявки на еще не сделанные открытия, так сказать «спящие» патенты, которые должны проснуться сразу же, как только данное открытие будет сделано. Классический пример — СОХ-2.

— Слышал, — сказал Джош. — Это старая история.

Драка за патент на ингибитор СОХ-2 вошла в историю. В 2000 году университет Рочестера получил патент на ген, названный СОХ-2, ответственный за энзим, вызывающий боль. Университет тут же подал в суд на фармацевтический гигант «Сирл», успешно продававший противоартритный препарат селебрекс, который блокировал энзим СОХ-2. Рочестер заявил, что продажа селебрекса нарушает его авторские права, даже несмотря на то, что в патенте был сформулирован лишь общийпринцип действия гена — подавление боли. В патенте не было, сказано ни слова о каких-либо лекарственных препаратах.

Именно на это указал судья четыре года спустя, когда Рочестер проиграл. В решении суда говорилось, что патент университета представлял собой всего лишь подобие рабочего плана, и признал его претензии к «Сирлу» несостоятельными.

Однако этот судебный процесс никак не повлиял на политику патентного бюро. Оно продолжало выдавать патенты на гены, практическое применение которых оставалось весьма туманным. В патенте могло говориться, что открытие данного гена имеет большое значения для борьбы с сердечно-сосудистыми заболеваниями, инфекциями или для подавления боли. Суды признавали, что такие заявления бессмысленны, но, несмотря на это, бюро продолжало выдавать патенты, и гранты текли рекой.

— Переходите к делу, — сказал Джош. Адвокат заглянул в блокнот.

— Ваш лучший кандидат — патентная заявка 1998 года на аминокарбоксимуконат метальдегида дегидрогеназы, или ACMMD. В патенте говорится о том, что он влияет на возможности нейротрансмиттеров головного мозга.

— Так же действует наш «ген зрелости», — сказал Джош.

— Совершенно верно. Поэтому, если бы вам принадлежал ACMMD, вы смогли бы контролировать «ген зрелости», поскольку вы контролировали бы его эффект. Мило, не правда ли?

— Кому принадлежит патент на ACMMD? Адвокат полистал блокнот.