Незабудки

Эти ядовитые мысли мелькнули у меня в один миг, когда я шел, нагруженный сморчками, по Алмалинской дороге. Я тогда запретил их себе ради праздника, а сейчас просто удивляюсь, как долго приходится их распутывать. Я шел. Впереди должен был показаться осинник в лощине, тот, что показал мне лось, помните? Но прежде я увидел на дороге громадную бочку на полозьях. В такой могли бы жить все известные истории Диогены. Сейчас в таких бочках греются зимой лесорубы, народ философствующий редко. И все стало понятно. Осинника моего больше нет. Он снят подчистую. Земля на вырубке и вокруг искорежена гусеничной техникой, молодая березовая поросль по краю дороги вывернута корнями вверх, все завалено сучьями, брошенными тут гнить. Их, ей-богу, хватило бы на горы бумаги, для того, чтобы напечатать меня и всех нас, так называемых «начинающих», которым ее все не хватает. Но сучья будут гнить в лучшем случае собранные в кучу.

Господи, изнасилованная просто земля… Ну, что же, Нужна, нужна осина — это скороспелое дерево, дерево будущего, как говорят сейчас лесоводы. И сучья, бог с ними, их переработает природа сама, но вот ведь беда — на этом муки вырубленного леса не кончились. Когда пойдет в рост самосевная осина (ведь миллионы семян лежат в этой земле, дожидаясь своего луча солнца), когда молодая поросль вытянется в рост СРЧ, снова придут сюда стальные кони и начнут резать, давить и дробить ее, дабы посадить сосну. Вроде бы стоит, а? Заменить осину красным лесом? Но вот я прошел ближе к Елшанке, вот на месте осинника растет она, посаженная лет восемь назад. Страшное зрелище. Каждое деревце — колчелапый, сохлый уродец с нездоровой рыжей хвоей и рыхлой древесиной. Плохо сосне на этих слишком жирных, что ли, для нее почвах. И все об этом знают. И директор лесхоза знает.

— Но почему тогда, почему не оставить в покое осиновую поросль? Почему не дать, ей вырасти светлым осинником?

— А план? — был ответ, — Снял гектар леса — восстанови, а как же.

— Ну, хорошо. А почему тогда сажаете сосну, а не лиственные породы, которым тут хорошо?

— А план по улучшению качества леса? — был ответ.

Ох-хо! И я понимаю, что здесь действует жуткая сила и организовал ее СРЧ! Вернее, я ничего не понимаю. Это ведь невозможно понять. Тот же директор лесхоза убеждает, какое нужное дерево — осина, как легко она снова заселяет вырубки и как весело растет. Да и я сам знаю — прекрасное это дерево, его так грибы любят. Но тот же директор лесхоза ничего не может поделать с борьбой за качество леса. Да, трудно бороться против борьбы. Действует СРЧ, действует. Доберется он и до сморчкового осинника, насадит там мученицу-сосну, и прощай наш с вами праздник.

Во дворе Студенова я застал тогда его самого и мою хозяйку, Александру Сергеевну. Ради праздника я отсыпал им грибов, каждому на сковородку, и так мне было приятно, как они сначала опасливо удивились, как обрадовались потом их запаху и приняли с благодарностью. А пока я сходил в магазин за папиросами, на столе у меня поселился небольшой, но важный кулич в разноцветных яичках и еще пирог какой-то. Старики еще празднуют и все хорошо помнят, и то, что хорошо, то хорошо.

Вот теперь все, собеседник, а быть может, и друг. Я хочу только, чтобы ты имел в виду — сказка эта не о тридевятом царстве, о нашей с тобой земле.

Град

Вот он, тот самый момент, ради которого протопана «пишка» пыльная, открытая солнцу дорога на Елшанку. Всхожу я на макушку села, которая, собственно, над селом — здесь в прошлом веке стояла интересная деревянная церковь — поднимаюсь я на эту макушку, и с каждым шагом растет передо мной иссиня-зеленая зверюга Ямантау, пучится всеми своими шестью горбами. И вот вся она передо мной, как бы привстала на лапах, и синеют за ней, как тучи в грозу, шиханы дальние совсем. Они высоки, Ямантау высока, но еще выше — небо, и все оно в живых росчерках ласточек. Они чертят небо прямо перед моим взглядом, и это кажется только, что над горой.

И так я вздыхаю, когда вижу все это, словно обнимаю вздохом и в себя беру и волнистую, поросшую лесом, гряду, и дымы бань, и ласточек в небе.

Страна души!

Дома я нетерпеливо жду чайник. Но вот он кипит и заваривается. Чай пью обжигаясь от нетерпения и чертыхаясь — так хочется в лес. Прибежал на стук открываемых ставен подворушник Дружок. Хлещет хвостом так, что хвост, не дай бог, вот-вот отпадет от усердия, вьется вьюном и тычется в колени, дурашка! Даже кусок мягкого белого хлеба не сразу прерывает его восторги. Живет этот пес у семи хозяев сразу, но ребра видны, как у всякого подворушника. Тяжко он переживает зиму, не успевает отъесться за лето, но вот ни к одному хозяину не пристал, то есть не позволил одеть на себя ошейник с цепью. Он брошен первым хозяином давно и с тех пор познал трудную прелесть свободы.