Незабываемое

«Михаил Львович Щерба, – вспоминал он, – великолепный методист и диагност алгоритмического плана. Процесс его мышления обычно был неэмоционален и скрыт от наблюдения, манера обследования и обдумывания больного медлительна, но результат – поразителен в своей точности и достоверности. Математическая диагностика. Вульфович был другого склада. Увлекающийся, он видел, понимал, объяснял больного образно, многогранно, эмоционально. В его работе царили экспрессия, наитие, интуиция. Диагностическое искусство его было увлекательно, понятно, зримо, заражало богатством приемов, нравилось молодежи, – но воспроизведено быть не могло…»

Удивительно, но столь могучее соседство не мешало Николаю Семеновичу оставаться самим собой. Ведь и ему было не занимать у них. Одаренным людям не мешает разнообразие творческой направленности окружающих. Это их естественная атмосфера и залог удачной смены.

Люся слушает нас рассеянно, но где-то вечером неожиданно замечает: «Жаль, когда со смертью гигантов умирает школа». А нужно бы по Пушкину: «Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса»…

Полдень. Теплоход лениво скользит по спокойной воде. Ближний берег крут, порос высоким лесом. Взор отдыхает в его глубокой тьме. На обрыве – сосны, залитые солнцем, словно женщины, запрокинувшие за голову голые руки. Противоположный берег далек: желтые отмели, черные баржи, доки, краны…

Вместе с кораблем плывет, разносясь над Волгой, голос Пугачевой:

«Я так хочу, чтобы лето не кончалось,

Чтоб оно за мною мчалось,

За мною вслед.

Я так хочу, чтобы маленьким и взрослым

Удивительные звезды

Дарили свет…

Лето, ах лето…»

А палуба, перебивая песню, заливается гармонью, – отплясывает гопака, взрывается хохотом.

Над кормой надоедливо кружатся и постепенно отстают чайки. Жена смотрит на них с грустью, будто прощаясь. В глазах – слезы. «Не грусти», – прошу я. – «Так хочется, чтобы лето не кончалось… Умирать не хочется».

* * *

Город. Громадная театральная площадь. Высокая тяжелая бронзовая скульптура Валериана Куйбышева. Приятно хотя бы постоять рядом с великим прошлым…

До спектакля еще полчаса. Оркестровая яма. Пыль на бархате. Ветхие пюпитры. Небрежно брошенные ноты. Тусклый теплый блеск латуни. Приходят оркестранты – прямо с улицы, в обычной одежде. Не глядя в зал, усаживаются на свои места. Проверяют инструменты, роются в сумочках, жуют, переговариваются. Над ними – бархат и парча, сверкание люстры, публика, а у них – будни, производство…

Гаснет свет. Проходит дирижер, здоровается с коллегами, взбирается на возвышение, взмахивает палочкой и – обыкновенное становится чудом. Рождается музыка. Ее звуки заполняют все уголки зала – от кресел до лепного потолка… Таинственно мерцает люстра, молчат кресла, замерли шторы. Кажется, что зал, независимо от зрителей, живет какой-то своей жизнью. И наши беды уходят куда-то…

Но смолкает музыка и вновь толкутся люди, спешат оркестранты. Зал пустеет и, счастливый, погружается в грезы…

* * *

Вечереет. Над темными Жигулями полыхает корона заходящего солнца. Пурпур сосен, лиц, платьев.

Закат быстр. Солнце только еще зацепилось за кромку леса и вот уже на глазах сплющивается у горизонта, превращаясь в лужицу расплавленного металла. Еще миг – иссякает его последняя капля и меркнут краски. Говорят, что, умирая, солнце успевает послать вверх свой последний – зеленый – луч. И верно, небо над ушедшим солнцем зеленеет, но, может быть, это оттого, что глаза устали всматриваться…

Солнце скрылось, но мир еще долго хранит его теплое прикосновение: в речном зеркале отражается далекое небо, в высоких облаках – золотой гребень падающей солнечной короны, на лицах людей последний розовый отблеск.

Прощаясь с солнцем, люди теснятся, тянутся друг к другу, сберегая тепло…

* * *

С реки течет прохлада. Огни фонарей в листве. Люся читает стихи: —

«…отдать я рада

Всю эту ветошь маскарада,

Весь этот блеск, и шум, и чад

За полку книг, за тихий сад…»

Она помнит их так много, а ведь не заучивает. Поэтический фонтанчик. Улыбается, шутит. Эта перемена в ней радует меня. Волга ей на пользу.

* * *

Ночь. Звезды. Огни над Волгой. Огни на лодках. Огни на черных волнах, бегущие за невидимой баржей… Ничто не отвлекает, мысли и чувства рождают образ и слово, но писать не могу: вдвоем не напишешь, а быть могу сейчас только вдвоем.

Что-то важное не оставляет меня в эти дни, повторяясь в разных лицах… Восходит и заходит солнце, достигает апогея и умирает чей-то разум, возникает и исчезает музыка, полыхает лето, готовое оборваться… Не оставляет мысль о неизбежности и цене утраты.