Незабываемые дни

Так и прошел свой путь Соколич от комсомольца до секретаря обкома партии. Шел со ступеньки на ступеньку, от малого к большому, от незаметного человека до выдающегося деятеля. И каждая ступенька его жизни и работы совпадала с теми большими ступенями, которые проходила вся страна, весь народ. Заросшие чернобыльником межи сходили на нет и вспоминались только в старых песнях. Магнитки, Днепрострои, Осин-строи стали входить в быт. От глухих деревень протянулись широкие дороги для молодежи в город, на учебу, на работу, на новые фабрики и заводы. Армии землекопов и машин пошли в наступление на болота. Росли, расширялись города. Столица намеревалась окончательно сбросить с себя деревянные убогие одежды, избавиться от грязи, пыли, тесноты — тяжелого наследия былого. Уже обозначались в архитектурных мастерских первые контуры реконструированной столицы.

В бурной жизни родной республики принимал самое близкое, самое непосредственное участие и Соколич. Его интересовали и болота, и новые аэродромы, и генеральная реконструкция столицы. Он занимался и сселением хуторов, и новыми дорогами, и новыми школами, и новыми фермами в колхозах, и крепким трудоднем. А главное, его интересовали люди. И по тому, как росли они, изменялись, он чувствовал и свой рост. А по себе судил и о других.

Когда нахлынули гитлеровские орды, Соколич со всей страстью своей души боролся с диверсантами, помогал мобилизации, охранял железнодорожные и шоссейные дороги, обеспечивал хлебом и мясом красноармейцев, строил противотанковые рвы, тушил пожары.

Когда его вызвали в ЦК, помещавшийся в нескольких палатках в прифронтовом лесу, и сказали, что нужно ему, Соколичу, вернуться в свою область, которая несколько дней тому назад занята немцами, он на минуту задумался. И все знали, что это молчание не отказ от не совсем обычной командировки. Соколич обдумывал, кого бы прихватить с собой и какими дорогами пробираться через линию фронта.

Сборы были недолгие. Разместившись на двух стареньких «эмках», выехал на запад.

… Догорал костер. Он был уже не нужен. Хорошо согревало землю высокое солнце. Комариный звон сменился убаюкивающим шелестом молодых березок и трепетных осин. Кружилась голова от густого запаха смолы, душистого чабреца. Бессильно слипались глаза в сладкой дремоте.

Спустя минут пять часовой осторожно подсунул ему под голову чей-то ватник, прикрыл шинелью. Сам отправился на свое место.

7

Неузнаваемо изменился старый бондарь Сымон, когда сделался старостой в своей деревне. Если и раньше он был не очень разговорчив, то теперь и вовсе слова от него не услышишь. Все больше молчал, слонялся как тень по улице, по своему двору. Он не любил чересчур беспокоить народ различными сходками-собраниями. И если была нужда, просто заходил к кому-нибудь из старших мужчин — к одному, к другому — и сразу выкладывал дело:

— Нужно, мужчины, людей на шоссе послать, на ремонт. Требуют немцы тридцать человек и пять подвод.

— А пусть они сгорят, твои фашисты.

— Пусть они сгорят, а приказ приказом, здесь не выкрутишься, нужно свою очередь отбыть.

— А мы возьмем и не послушаемся этого немецкого приказа.

— Немецкого приказа ты можешь и не слушаться, а мой приказ должен послушать… вот что я тебе скажу…

— Почему это я должен тебя слушаться?

— Так как я есть начальник, вами же поставленный.

— Не мы, а немцы тебя поставили.

— Ну, это ты скажи кому другому, а не мне. Я это начальничество могу и тебе передать, ты же моложе…

— Что ты, дед, я же это для смеха говорю! — не на шутку испугавшись, оправдывался какой-нибудь сосед Сымона, охотник пошутить над старым бондарем.

— Тут не до смеха. Нам связываться с немцем из-за какой-то глупости не стоит. Ты ему очередь на работу не выставишь, так он готов всех в лагерь забрать. Нужно думать, как оно лучше получится.

И Сымон всегда находил способ, как лучше выйти из положения. Но старику, видно, было не легко. Заботы крепко пригнули его, не давали покоя.

Только с Астапом Конопелькой отводил он душу. Тот изредка приходил из леса, и они запирались вдвоем в хате. Тетке Ганне давалось задание караулить на улице, чтобы не заявились какие-нибудь незнакомые, а тем более немцы.

И хотя не знала в точности Ганна, о чем так долго говорят Сымон с Астапом, но как-то светлей становилось у нее на душе. Она знала, что Конопелька приходил из леса. Оттуда можно было ждать много разных новостей, и новости те всегда, видно, радовали чем-то старика,— после встречи с Астапом он ходил возбужденный, даже на что-то намекал ей:

— Мы еще поживем с тобой, старуха. Мы с тобой еще и внуков дождемся!

А Сымон действительно вел долгие разговоры с Астапом, Сообщал новости, услышанные в городке, передавал принесенные оттуда немецкие газеты, приказы, докладывал обо всем, что делалось в округе, что думают делать фашисты.

— Отрапортуй. Астап, что мостик на шоссе мои люди по немецкому приказу завтра окончат. Вы можете приступить к делу. Телефонные столбы на большаке опять поставлены, будет вам работка. Немцы хотят лесопильню пустить. Уже людей согнали, пленных и всяких. Как отстроят, сразу сообщу.