Незадачливая судьба кронпринца Рудольфа

Все это не меняет факта романтических ночных поездок — Братфиш вряд ли говорил неправду. Да и поездки эти вовсе не оставались глубокой тайной, как можно бы подумать и как, наверное, думали Рудольф и Мария. При первых неуверенных слухах о смерти наследника дотошные репортеры ринулись на Салезианергассе (одного из них полиция даже задержала, поскольку он выдавал себя за детектива) — значит, пресса знала, где вынюхивать, — а потолковав с местными лавочниками и порасспросив официантов из ресторанчика напротив особняка Вечера, газетчики дознались и о карете без номера. Незарегистрированная черная карета была, надо думать, не менее приметна, чем придворная коляска с гербом. Ну а Братфиш являлся персоной общеизвестной, и каждый, кому не лень, мог узнать, что он доверенное лицо самого наследника.

Итак, с помощью графини Лариш или без нее, но отношения между принцем и Марией развивались своим чередом. Баронесса Вечера в своих мемуарах шаг за шагом восстанавливает ход событий на основании писем, которые Мария писала какой-то берлинской приятельнице (возможно, бывшей своей гувернантке?), а та, испытывая после смерти девушки угрызения совести, переслала всю пачку матери. В письмах только и разговору что о Рудольфе, словно они задуманы были как документы для будущего дознания:

"Я не в состоянии жить, если не вижу его, если не могу говорить с ним. Не трудитесь наставлять меня, дорогая Гэрмина, я и без того знаю: все, что Вы скажете, хорошо и верно, но я не могу поступать иначе. У меня всего две подруги: Вы и Мари Лариш. Вы радеете о счастье моей души, она печется о ее погибели

".

Жаль, что эти важные письма известны лишь в изданном виде, оригиналов никто не видел. Во всяком случае, они свидетельствуют о том, что Марии очень ловко удавалось обвести мамашу вокруг пальца: например, вымоет голову перед балом, а поскольку волосы у нее были густые и длинные — предмет восторга всей Вены, — то куда уж тут ехать на бал… зато с мокрой головой она убегала к Рудольфу на свидание. Но если ничего лучшего не удавалось придумать, то и легкая мигрень могла сгодиться. Или — как, скажем, 11 декабря, когда в "Опере" первым спектаклем вагнеровского цикла давали "Сокровища Рейна", — достаточно было заявить: "Терпеть не могу Вагнера!" И лишь только баронесса Вечера с дочерью Ханной отбыли в "Оперу", Мария, прокравшись через калитку, выбежала на угол Марокканергассе, где в укромном местечке, подальше от газовых фонарей, поджидал Братфиш. Проехав несколько перекрестков, карета замедлила ход, вскочил Рудольф, занял свое место подле Марии, и они покатили в Шёнбрунн. В холодной декабрьской ночи прогуливались они по дорожкам огромного парка — наверняка рука об руку, шепча друг дружке на ухо упоительные игривые пустячки — и задумчиво следили за легкими облачками пара, вырывавшимися при дыхании. А к тому времени, как маменьке с Ханной вернуться из "Оперы", Мария как ни в чем не бывало уже дожидалась их дома.

Сцена в высшей степени приторная, но это еще полбеды; больше смущает другое обстоятельство: Рудольф, как известно одержимо поглощенный делами, выше головы занятой, почему-то всегда оказывался свободен и, изнывая от любовного томления, часами выжидал неподалеку от особняка Вечера, когда Мария — в зависимости от обстоятельств и потому без предупреждения — появится из ночи в карете Братфиша. Но в конце концов и это всего лишь мелочь, так что не станем задерживаться на ней.

Ясно, что без сообщников тут не обошлось. Вопрос лишь в том, не были ли посвящены в тайну и другие лица, помимо классически предназначенной для этой роли горничной и графини Лариш.

Если воспринимать эту историю всерьез, то мы вынуждены заподозрить и баронессу Вечера; правда, еще и Лариш делает все от нее зависящее, чтобы очернить мать Марии, баронесса же всеми силами стремится оправдаться перед лицом не высказанных вслух, но наверняка втихую круживших по городу обвинений.

И в самом деле трудно вообразить, чтобы именно баронессе Вечера, знавшей про темные делишки всех и каждого, не было известно то, о чем догадывался даже местный бакалейщик! Неужели никто не довел до ее сведения — скажем, хотя бы из злорадства — пикантную сплетню?