Незадолго до ностальгии

— Я понимаю, о чём ты, — с горьким удовлетворением кивнул Киш. — Ты хочешь сказать: всё начинается с мысли и всё мыслью заканчивается. Так мы устроены, что нам легче понять, чем выразить мысль словами, и легче сказать, чем сделать. И наоборот: когда надо от чего-то удержаться, то нам легче не сделать, чем не озвучить свои чувства или намерения, и легче промолчать, чем не подумать. Если бы каждый, кто бросил в сердцах фразу: «Я тебя убью!», воплотил свои слова, человечество самоуничтожилось бы быстрее, чем от ядерной войны. Иными словами: если внешне мы удерживаемся от недобрых поступков и слов из страха наказания или чувства приличия, или нежелания делать кому-то больно, то в мыслях не так сдержаны. И никто мне не мешает, например, мысленно дать в пятак типу, который мне нахамил. Или овладеть девушкой, которая мне понравилась. Или ехать на самой крутой тачке. Или просто осудить кого-то за что-то. Или над кем-то посмеяться. Отсюда следует два вывода. Первый: каждый проживает ту жизнь, какую хочет, только кто-то в реальности, кто-то иллюзорно, а большинство — с серединки на половинку, так как идеальных прагматиков, как и идеальных мечтателей, не так много. Второй вывод: сделать что-то хорошее — всегда составляет какой-то труд, а вот плохое — происходит само собой, не успеваешь заметить, как что-то дурное ляпнул или подумал, или ещё хуже — сделал. И вот чтобы не было так, святые отцы учили контролировать себя ещё на уровне мысли, верно? Это, так сказать, общее описание. Если к нему приложить мой частный случай, то нетрудно заметить и сходство, и различие. Общее — контроль своих мыслей. Но есть и различие: многие отчуждённые воспоминания вполне себе добрые, не греховные. Чего ж с ними бороться?

Шедевр продолжал стоять напротив окна, обтекаемый солнечными лучами, задумчиво поглаживая бороду.

— Ты всё верно говоришь, Киш, — согласился он, — только один момент упускаешь: ты говоришь о грешных мыслях, а помыслы — это то, что им предшествует. Предыдущие мысли. Например, ты видишь девушку и думаешь: какая красивая. Потом: особенно грудь. Потом: интересно, какая она в постели. И пошло-поехало. Вроде первая мысль вполне себе невинная, но дальше действует по накатанной. Поэтому, как только подумал о красоте, то дальше надо сворачивать, иначе увязнешь. Это я к чему говорю? Тебе остались по вердикту какие-то воспоминания, но они запросто могут тебя привести к отчуждённым или запретным. Ты мирно вспоминаешь, как вы с Варварой бегали по утрам, а потом твои мысли ассоциативно перескакивают к поездке на море, а далее к тому, как вы занимались любовью на пляже на заходе солнца — то есть к тому, что тебе запрещено по вердикту. А тебе это сейчас не помешает, разве нет?

Игорь говорил спокойно и как-то буднично, но Киш внезапно испытал острый приступ тревожного одиночества: он только сейчас начал осознавать далёкие последствия вердикта. Получается, любое легальное воспоминание о Варваре огорожено запретными флажками: шаг вправо, шаг влево, и тебя берут под белы рученьки… Формально его права соблюдены, а на деле всё — чистейшей воды фикция. Ему предлагается избирательная память, фактически равная беспамятству.

Интересно, знает об этом механизме Варвара? Почти наверняка. Как-никак, именно она затеяла этот процесс. И если разобраться, вердикт составлен таким образом, что ей остаётся куда более широкое поле для ментальных маневров, — ей остались почти все интимные сцены. И вряд ли это случайно. Значит, процесс он продул ещё основательнее, чем может показаться при поверхностном рассмотрении. Но опять же: как Варваре удалось это прокрутить? Её адвокатесса выглядела ничуть не сильней Аккадского. И ещё непонятней: зачем ей это нужно?

— Да, — медленно произнёс он, — ты верно сказал: всё это очень невесело. Получается, любая мысль о Варваре — опасна. Будем называть вещи своими именами. Но тогда я вообще ничего не понимаю: я ведь и так старался о Варваре не думать — без всякого процесса. Не потому, что это были греховные помыслы, а потому что больно. Это почти как из страха наказания — только не внешнего, а внутреннего, когда тебя не снаружи колошматят, а изнутри жгут. Я даже придумал такой приём: стал думать, что это всё было как бы не со мной. С кем-то другим. Что эту историю я видел в кино или вычитал в книжке. На худой конец, что всё произошло с парнем, которым я когда-то был, но уже не со мной. Поэтому и глупо переживать: надо на всё это смотреть со стороны, как не имеющее ко мне никакого отношения. Неплохо, кстати, действовало. Не сразу, конечно, а со временем, но помогало. Это, конечно, совсем не святоотеческая борьба с помыслами, но уж как получалось. И, знаешь, ведь почти получилось. А теперь всё сначала. Какая-то сомнительная помощь от этого вердикта получается. Что я должен из него вынести? Какие духовные высоты?