Незакатный свет. Записки паломника

Давно в детском блокноте записал я от деда слышанный им в его детстве духовный стих: «Наша жизнь словно вскрик, словно птицы полет и быстрее стрелы улетает вперед. И не думает ни о чем человек, что он скоро умрет и что мал его век». Была в стихе такая строка: «Наша жизнь словно сон, но не вечно же спать!» – тогда не понятная. А все просто – главное: у Бога нет смерти. День кончины – это день рождения в жизнь вечную, так что смысл земной жизни – однажды проснуться в жизни вечной со спокойной душой.

И это осознание – главный подарок Святой Земли. А она – уже навсегда – основа моей жизни. Она для меня – синоним Святой Руси. И это я записываю во взрослом блокноте, во время краткого пребывания на том месте, где ночевало Святое семейство, уходящее от царя Ирода в Египет.

О, сколько же я перечитал о Святой Земле! Читал прежде всего как простой смертный, а иногда и как человек, который дерзает добавить что-то свое. И в этом случае по-хорошему завидовал всем: игумену Даниилу, Трифону Коробейникову, Григоровичу-Барскому, Муравьеву, Норову, Хитрово, Смышляеву, Скалону, Лисовому, Житеневу, в общем, всем. Ибо изумлялся и их памяти, и их системному подходу. Как они привлекали в труды такое количество дат, событий, фамилий? После них я и не посмел бы писать научный труд, у меня задача скромнее – передать те ощущения, которые испытывал, пребывая в Святых пределах. Если Господь и раз, и два, и три привел тебя в Палестину, нельзя же быть скрягой, обладающим богатством и не хотящим делиться им с теми, кто по бедности, или по здоровью, по возрасту не смог сам посетить святыни Востока.

Вифлеем

В.Д. Поленов. Вифлеем. Вид на Базилику Рождества. Акварель. 1882.

Вифлеем! Первая любовь моя на Святой Земле. Жил в этом городе больше десяти дней, а привезли туда палестинцы, минуя Иерусалим, куда въезда им не было. Огибали по грунтовым дорогам, через горы. Место, с которого я впервые увидел Вечный город, потом навещал. Это около монастыря Святого Феодосия Великого. К удивлению сопровождающего переводчика, я упал на колени в красную пыль грунтовой дороги. Такое чувство не испытать, видимо, более. Может быть, даст Бог бывать и бывать в Святой Земле, а однажды понять, что приехал сюда в последний раз.

Да, Вифлеем! Въехали в Вифлеем. О, магазин сувениров какой стал огромный! Тут рядышком гробница Рахили. И по сей час палестинские Рахили плачут, и по сей час избиение невинных младенцев продолжается.

Сердце радуется и печалится, не повторится время той пасхальной весны, когда все тут избегал босыми ногами, в каждую свободную минуту бежал в храм Рождества. Палестинцы дивились на меня, приветствовали: «Моисей, – хлопали по плечу, – Давид!». Мальчишки забегали вперед, показывали на мои ноги, смеялись. Изображали, что разуваются, что готовы продать свою обувь. Греки в храме встречали как родного. Я долгими минутами был один-одинешенек у Вифлеемской звезды, такую милость получил от Бога…

Не утерпел, сбежал от делегации, кинулся вверх по узенькой улице к «Гранд-отелю» в котором жил тогда. Уж какой он «гранд», – самый скромный. «Их вонэ хир», – сказал привратнику на диком немецком. Он улыбался и открывал дверь – «Русски?». Не стал и входить, расстраиваться, побежал дальше, выше по улице. Вот то дивное место, видно далеко: и поле пастушков, и гора Ирода, и дорога к Хеврону. На развилке улиц усиление, против прежнего, торговли. Гуси, утки, кролики. Голуби, тревожно воркуя, ходят внутри тесных клеток. Да, улицы, переулки, лестницы, лавочки… Людей больше, машин больше, товаров больше. А чего меньше? Меньше радости. Смех, шутки звенели на всем пути. Они и меж собой весело общались. Сейчас убавилось веселья. И то сказать – было тут недавно нашествие, и танки стояли на улицах, и храм как осажденная крепость. Тогда в Вифлеем не пустили, а после, помню, пришел в храм – Боже мой! – стены закоптили, все разорено, зачернено даже, особенно тяжело было в самой пещере…

Молочный грот. Вифлеем. 1880