Незаконная комета. Варлам Шаламов: опыт медленного чтения

То, что в «Зеленом прокуроре» является предметом исследования, в «Последнем бое майора Пугачева» становится опорным художественным мотивом. С самого начала побег описывается как боевая операция. Сняв часовых на вахте и забрав их форму и оружие, беглецы захватывают казарму конвоя. В других рассказах цикла Шаламов много и подробно пишет о смертоносной роли конвоя в лагерях. За убийство заключенного «при попытке к бегству» конвоиру давали премию и отпуск. И охранники вовсю пользовались этой привилегией. Казалось бы, естественным в этой ситуации было сведение счетов. Однако беглецы ограничиваются тем, что разоружают конвой. Чем объяснить подобное великодушие?

Шаламов пишет: «Беглецы почувствовали себя снова солдатами. Перед ними была тайга, но страшнее ли она болот Стохода?» (1: 365). Здесь мы хотели бы оговорить одно любопытное обстоятельство. Шаламов выбирает весьма показательный объект для сравнения: болота Стохода[28]

приобрели свою мрачную репутацию не только и не столько благодаря Полесской операции 1944 года (кстати, тоже описанной в литературе – в знаменитой «Звезде» Эммануила Казакевича), сколько из-за того, что летом 1916 года в процессе осуществления Луцкого (Брусиловского) прорыва российскими войсками там была предпринята безуспешная попытка взять Ковель. В ходе боев фактически перестал существовать ряд гвардейских частей. И сама операция, и полесская ее часть, и название речки оставались на слуху и в советское время. Возникает вопрос: солдатами какой именно армии почувствовали себя пугачевцы? Возможно, просто армии этой земли на всем ее историческом протяжении, где не имеет значения, идет ли речь о 1944-м или 1916-м? И второй вопрос: откуда в демонстративно выпавших из истории «Колымских рассказах» взяться историческому времени? Кто принес его в текст, неужели майор Пугачев?

Так или иначе, а конвой обязан жизнью именно перемене самоощущения, произошедшей с беглецами: з/к, конечно, имеют право на месть, но долгом солдата является не убийство само по себе, не возмездие, а выполнение боевой задачи. Надев военную форму и взяв в руки оружие, пугачевцы стали теми, кем были в прошлой жизни: танкистами, летчиками, разведчиками.

Итак, отряд военнослужащих с боем занимает часть охраняемого объекта, пополняет запасы оружия и боеприпасов, захватывает транспорт и в боевом порядке начинает движение к другому военному объекту – аэродрому, чтобы покинуть территорию, контролируемую противником. Ни одно из этих действий даже по ассоциации не связано с понятием «побег».

Каждый знал, что события развиваются так, как должно. Есть командир, есть цель. Уверенный командир и трудная цель. Есть оружие. Есть свобода. Можно спать спокойным солдатским сном… (1: 368)

Пугачев и его товарищи считают себя солдатами. Более того, они распространяют действие этого слова и на своих врагов: «Пугачев огляделся. – Нет, это солдаты. Это за нами» (1: 369).

Это второе определение не менее важно, чем первое. В архетипическом соотношении «тюрьма – побег» участвуют заключенные и охрана. Оппозиция «солдат – солдат» подразумевает другую, не менее древнюю модель – войну. В тот момент, когда пугачевцы решаются на безнадежный (они сами считают свои шансы захватить самолет «ничтожными») побег, в их сознании происходит смена ролевых установок, вытесняющая модель поведения заключенного моделью поведения солдата. (Заметим, что даже в экспозиции Пугачев ни разу не назван заключенным – только майором.)

Майор Пугачев и его товарищи не бегут из лагеря – они отменяют саму систему отношений, на которой стоит лагерная вселенная. Подобный способ борьбы со всесильной системой можно было бы назвать разновидностью солипсизма, если бы не одно обстоятельство, уже упоминавшееся прежде, – реакция самой системы.

На шоссе больничную машину беспрерывно обгоняли мощные «студебекеры», груженные вооруженными солдатами…

– Что тут, война, что ли? – спросил Браудэ у генерала, когда они поздоровались.

– Война не война, а в первом сражении двадцать восемь убитых. А раненых посмотрите сами. (1: 371)