Незаконнорожденная

– Да, хотела. И до сих пор хочу. Потому что ничто не способно терзать так, как ложь. Это я знаю хорошо. – Она посмотрела на Джонатана, ожидая, что ее слова окажут на него какое-либо воздействие. Но этого не случилось. Только его темные, полные боли глаза выделялись на бледном лице, и было ощущение огромной волны, накрывшей их обоих и вызвавшей хаос в душе.

– Думаю, случаются вещи похуже лжи. Ведь иногда ложь служит добру, – пробормотал он.

– Вы несете в своем сердце тяжкий груз. Груз дурных воспоминаний, – сказала Рейчел.

– Такой тяжкий, что я никогда не смогу от него избавиться и он способен отравить все: и память о моей прошлой жизни, и то, что случится в будущем. Теперь я уже не смогу сделать ничего хорошего, после того как сделал столько плохого. Правда, после Бадахоса… после Бадахоса я один раз совершил добрый поступок. Да, добрый, хотя и вокруг него нагородили немало лжи. Это было мое последнее деяние на той войне, и с него я хотел начать искупать мою вину. Но я не могу думать о нем, не вспоминая обо всем остальном и о том, что заставило меня его совершить. Все, что случилось после войны, несет отпечаток тех мерзостей, к которым я был причастен. Понимаете? – Внезапно он обхватил голову руками, словно чтобы унять боль. – Я мог отдать все, что у меня есть, уличному нищему, но не из щедрости. Это был бы еще один симптом моей вины, моей болезни.

– На войне человеку приходится сражаться, и убивать тоже. Это долг, сэр, а не грех, – осмелилась возразить Рейчел.

– Приходится убивать, да. Убивать в сражении, во время атаки, защищая других. Ах, если бы лишь этим я занимался в Испании.

– Вы хотите сказать, что убивали, когда в этом отсутствовала необходимость? Вы убивали… невинных? – прошептала она.

Взгляд Джонатана впился в ее глаза, и когда он заговорил, голос его стал холодным, словно клинок:

– Я видел и делал такие вещи, что вы, миссис Уикс, с криком выбежали бы из этой комнаты, если бы я о них рассказал.

Сердце у Рейчел забилось чаще, от нервного напряжения стало трудно дышать.

– На войне…

– Во время марша к испанской границе осенью тысяча восемьсот восьмого года, после того как мы позволили французам, ослабленным и, как мы думали, разбитым, отступить, они шли впереди нас, уничтожая все на своем пути. Весь провиант, все запасы воды, дома, где можно было укрыться. Мы подошли к деревне, где они вырезали всех жителей, единственным преступлением которых стало то, что мы шли им на помощь. Юная девушка… совсем молодая, не старше четырнадцати или пятнадцати лет, лежала посреди улицы. Лицо ее выглядело миловидным даже теперь, когда она умерла. Ей положили на грудь огромный камень, чтобы она не могла ни дышать, ни двигаться. А потом несчастную изнасиловали. Трудно сказать, сколько раз. Нижняя часть ее тела представляла собой жалкое зрелище. Рядом лежали трупы мужчины, женщины и детей поменьше, трех или четырех. По всей видимости, это были ее родители и братья, которых заставили наблюдать за жестокой расправой над их дочерью и сестрой, прежде чем убить их самих.

Джонатан остановился и с трудом перевел дух, пока Рейчел боролась с собой, стремясь не выказать ужаса, который ее охватил.

– Чуть позже, в двух или трех милях от деревни, мы набрели на вражеского пехотинца, оставленного товарищами. Он был ранен в ноги, не слишком серьезно, однако сильно ослабел, и французы, верно, решили, что нет смысла нести его дальше. Но жизни в нем еще оставалось немало, и бедняга расставался с ней очень долго. – Джонатан посмотрел на Рейчел, и теперь его глаза показались ей совсем пустыми. – В нашей пехоте был один солдат. Ирландец по фамилии Мак-Инерни. По его словам, изнасилованная девушка напоминала его сестру. Раненый француз прожил достаточно, чтобы долго молить о милосердии, пока Мак-Инерни снимал с него кожу, полоску за полоской. Много наших наблюдали за этим, в том числе я, и мы не сделали ничего, чтобы этому помешать. Но кровавая месть ничуть не смягчила гнева наших солдат. Наоборот, он только усилился. В каждом из нас словно проснулся зверь, и после всякой мерзости, которую с тех пор мы видели или совершали, наше остервенение только усиливалось. Вот что с людьми творит война, миссис Уикс. Вот что она сделала со мной.

– Довольно! – скорее выдохнула, чем произнесла Рейчел и прикрыла руками рот.

Она попыталась скрыть свое состояние, но сказанное на нее слишком сильно подействовало, и комната вдруг начала кружиться. Джонатан посмотрел на нее с жалостью.

– Теперь вы, наверно, жалеете, что вынудили меня разговориться. Возможно, я должен попросить за это прощения, потому что вы понятия не имели, о чем просите. Но я не стану. Я ведь со всем этим живу. Таким я вижу наш мир, и если вы это поймете, то догадаетесь, почему мне совсем не хочется иметь с ним что-либо общее.

Последовала пауза, во время которой никто из них не решался заговорить. Рейчел изо всех сил пыталась успокоиться.