Нездешний

— Смерть не имеет значения. Видите ли, вера в Исток предполагает, что жизнь зиждется на гармоническом равновесии. На каждого человека, живущего воровством и убийством, должен быть другой, который даёт и спасает. Этому постоянно учил мой настоятель, и в нашем храме существовало понятие «лавина зла». Представьте себе, что купец в лавке дал вам слишком много сдачи. Вы забираете её и уходите, радуясь своему везению. Купец же, заметив свою ошибку, злится и на вас, и на себя — поэтому следующего покупателя он обсчитывает. Тот в свою очередь, заметив недостачу, тоже сердится и, очень возможно, вымещает свой гнев на ком-то другом. Лавина растёт, захватывая всё больше и больше народу. Исток учит нас творить одни только добрые дела, быть честными, воздавать добром за зло и тем останавливать лавину.

— Всё это похвально, но с жизнью несовместимо. Когда волк нападает на стадо, не станете же вы скармливать ему ягнят, чтобы он убрался! Однако теперь не время для богословских дискуссий — и вы уже доказали, что чувствуете, на деле.

— Могу я задать вам вопрос, дун Геллан?

— Разумеется.

— Я наблюдал за вами во время боя, и вы были не похожи на других. Среди резни и страха вы один сохраняли спокойствие. Отчего это?

— Мне нечего терять.

— А жизнь?

— Ах, ну да, жизнь… Вы хотите знать что-нибудь ещё?

— Нет. Но позвольте сказать вам вот что: все дети — создания радости, и все люди способны любить. Вам кажется, что вы лишились всего, но ведь было время, когда ваши дети ещё не родились и с женой вы ещё не были знакомы. Быть может, есть где-то женщина, которая наполнит вашу жизнь любовью и родит вам детей, которые принесут в дом радость?

— Уйди прочь, священник, — тихо ответил Геллан.

Нездешний, вернувшись на стену, наблюдал за врагом. Командир окончил речь, и солдаты сидели, угрюмо глядя на форт. Нездешний потёр глаза. Он знал, что чувствуют вагрийцы. Ещё утром они были уверены в своём мастерстве, надменны и горды. Теперь, осознав своё поражение, они пали духом.

Он понимал их отчаяние. Неделю назад он был Нездешним, убийцей, уверенным в своём мастерстве и не знающим за собой вины.

Теперь он более одинок, чем за всю свою жизнь. Не странно ли, что одиночество мучает его среди такого множества народу? Он никогда не испытывал такого чувства, даже когда жил один в горах или в лесу. Разговор с Гелланом задел его за живое, и он, как всегда, старался отшутиться. Из всех людей, кишевших у него в памяти, об одном Геллане он вспоминал с теплотой.

Но что он мог сказать Геллану? «Вижу, дружище, ты остался в армии. Я-то? Я, видишь ли, стал наёмным убийцей. За деньги я убью кого угодно, вон даже короля вашего убил. Это было легко — я выстрелил ему в спину, когда он гулял в саду».

А может быть, ему следовало рассказать, как убили его семью? Быть может, Геллан понял бы его отчаяние, понял, до чего это отчаяние довело друга? Да нет, откуда? Геллан сам потерял семью.

Всё этот проклятый священник. Не надо было отвязывать его от дерева. Священник обладает волшебным даром: коснувшись одежды разбойника, он почувствовал зло. Нездешний, запятнав его чистоту, превратил его в убийцу. Но разве священник не отомстил ему, коснувшись его своей святостью?

Он улыбнулся.

С севера примчался вагрийский всадник и осадил коня перед командиром. Через несколько минут вагрийцы вскочили в сёдла и отъехали на восток.

Нездешний потряс головой и ослабил обе тетивы арбалета. Дренайские солдаты бросились на стены поглядеть, как уходит враг, и над фортом грянуло нестройное «ура». Нездешний сел, а Ванек зевнул и потянулся.

— Что стряслось? — спросил он, садясь и снова зевая.

— Вагрийцы уходят.

— Это хорошо. Боги, ну и голоден же я.

— Ты всегда дрыхнешь посреди боя?

— Не знаю, это мой первый бой — если не считать того, в котором мы захватили обоз, а это была скорее бойня. Я дам тебе знать, когда приобрету некоторый опыт. Ты допил моё огненное зелье?

Нездешний отдал солдату наполовину пустую флягу и побрёл к замку. Повар открыл бочонок с яблоками — Нездешний взял две штуки и съел. Потом он поднялся по винтовой лестнице на башню, вышел на солнце и увидел Даниаль. Облокотясь о парапет, она смотрела в сторону севера.

— Всё кончено, — сказал он. — Опасность миновала.

— Да, на время, — обернулась она. На лице её играла улыбка.

— Большего от жизни ждать не приходится.

— Останься, поговорим, — сказала она.

Он смотрел, как горят на солнце её золотисто-рыжие волосы.

— Мне нечего сказать.

— Я боялась за тебя во время боя. Я не хотела, чтобы ты умер, — торопливо проговорила она, когда он уже направился к лестнице.

Он остановился и постоял несколько мгновений к ней спиной, а после обернулся.

— Мне жаль, что так случилось с мальчиком, — сказал он мягко. — Но его рана была смертельной, и он мучился бы ещё много часов, а то и дней.

— Я знаю.