Неживая легенда

— Не ведаю, барин. Так-то товарищей у него немного. Но намедни влез в драку по хмельному делу, а опосля хорохорился, что, мол, вернется Колкий и ужо они вдвоем настучат злыдням по маковкам. Может, то и не шатун вовсе, но Витенька на него крепко надеялся.

В принципе это было все, что мне нужно, так что я дернул за рычаг впускного клапана и бросил извозчику через плечо:

— Свободен. Езжай отсюда и не донимай гражданку.

Вряд ли он послушается, но меня это уже не волновало. Время утекало, как вода сквозь пальцы. О шатуне я спросил не напрасно — мне было знакомо то щемящее чувство потерянности, одолевавшее убийцу. Так себя ощущают оказавшиеся в черте города матерые шатуны. Те, что попроще, так сильно не маялись, но уж лучше бы это был кто-то из неопытных новичков.

Ответы на вопросы по поводу шатунов я мог получить только в одном месте, и разговор будет очень непростым.

Через двадцать минут мы подъехали к «Берлоге». Глянув на часы, я тихо ругнулся. Половина четвертого ночи — время уходит, а мы до сих пор ничего так толком и не узнали. Надеюсь, Берендей хоть чем-то поможет.

Берендей, он же Касатонов Мечислав Дмитриевич, не только являлся владельцем кабака «Берлога», но и был старшиной топинской артели шатунов.

Трактир действительно внешне напоминал берлогу. Сруб, собранный из потемневших от времени бревен, словно под собственным весом ушел в землю по самые окна.

Внутри тоже все было более чем основательно — от трактирных столов до похожей на мини-форт барной стойки в противоположном от входа конце зала. Это сооружение впечатляло бы размерами, не стой за ним совсем уж монументальный человечище.

В кабаке хорошо освещен был только участок возле стойки, так что мы вынырнули из полумрака эдаким нежданчиком для хозяина, отчего он сморщился, словно лимон разжевал.

Заросший черной бородой и не по годам пышной шевелюрой шатун недовольно спросил:

— Пошто тревожите честных людей, ваше благородие?

— Ох, Берендей, кабы честных, — вздохнул я, облокотившись на стойку.

Барных стульев здесь отродясь не водилось, так что пришлось постоять. Евсей тут же встал спиной ко мне, чтобы контролировать зал.

Когда мы проходили между столами, в полумраке заметили десятка два фигур, лишь слегка подсвеченных маленькими свечками. А порой компании вообще сидели в темноте и молча употребляли что-то из своих кружек. Шатуны вообще народ тихий — профессиональная деформация. Но это, конечно, если не напьются. Имел я с ними дело и в буйном виде, и в состоянии загнанной в угол крысы, когда шли по следу душегуба. Тогда я и узнал, что чувствуют матерые шатуны, слишком долго задержавшись в городе.

— Напраслину возводите. Нехорошо это, — притворно вздохнул Берендей.

— Так, Мечислав Дмитриевич, недосуг мне с тобой языками чесать. Уж больно дело серьезное.

Услышав от меня официальное обращение, шатун подобрался, и его лицо тут же затвердело.

— Мне нужно знать, где сейчас может быть шатун по прозвищу Колкий, — перешел я к главному вопросу.

— А мне плевать, что тебе нужно. Колкий шатун правильный, и сдавать его фараонам я не буду, — то ли на публику, то ли действительно вспылил Берендей.

В зале началось нездоровое шевеление. Мне очень хотелось обернуться, но нужно сохранять лицо, к тому же за спиной Евсей, а значит, можно не беспокоиться.

Что было тут же подтверждено охрипшим голосом казака:

— Ты уверен, паря, что сдюжишь? — спросил он у кого-то из самых активных защитников старшины.

И охрип Евсей не от волнения, а потому что провел частичную трансформацию. В принципе все это было чистым перформансом — шатуны знали, что меня трогать не стоит.

А вот я вполне мог поднять градус разговора. Берендей решил, что мне можно хамить, и это нельзя оставлять без реакции:

— Зря вы, Мечислав Дмитриевич, так себя ведете. Вроде не урка, а словами нехорошими бросаетесь. Неразумно это.

Шатун, по-прежнему глядя мне в глаза, настороженно прищурился. Он понимал, что если уж я перешел на «вы», дело пахнет керосином.

— Не знаю, насколько правильный шатун ваш Колкий, — продолжил я давить, — но беду он в общий дом привел лютую.

— Какую беду? — все же перешел к разумным вопросам старшина и вдобавок махнул рукой в сторону зала.

Ропот за моей спиной отдалился и начал стихать.

— Обидел он серьезного человека. Сильно обидел. Смотри, как бы вам теперь не пришлось отдыхать после походов где-то по глухим хуторам бирюков и там же хабар свой сбывать да от жандармов прятаться.

— Пупок развяжется у вашего важного человека нас стращать.

На это я приблизил свое лицо к шатуну и тихо, едва слышно спросил:

— И у судьи тоже?

Во-о-от, пошла работа мысли.

Берендей задумался, и, чтобы подстегнуть его, я добавил:

— Мог бы я для быстроты раздумий твоих сказать, что это за обида, да не знаю, как нам с Евсеем сие знание аукнется, что уж говорить о тебе.

Берендей перевел взгляд на Евсея, который явно оглянулся после моих слов. Судя по тому, что Берендей увидел на лице моего помощника, казака только сейчас посетила мысль о многих печалях — ну тех, которые бродят за многими знаниями.