Неживая вода

«Я своих родителей и вовсе не помню, – подумал Игнат. – И могилы не навестил. Как тяжело, должно быть, этому мальчику…»

Сенька отвернулся смахнуть непрошеную слезу, и Игнат поспешил сменить тему:

– Так кто же за тобой присматривает, пока отца нет?

– Тетка Вилена присматривает, соседка, – с неохотой отозвался Сенька. – А лучше бы никто не присматривал. Я и сам уже взрослый, могу и кашу приготовить, и дров нарубить.

– Обижает она тебя?

Сенька пожал плечами.

– Что ей до меня? Одно слово – неродной, у самой трое, мал мала меньше. Так-то она меня и кормит, и много работы не задает. Только иногда горским отродьем кличет. Да я не обижаюсь. Слово-то не обидное. Чуешь, как звучит? – Мальчик прицокнул языком: – От-рода. Род это мой – Горские мы. Так чего обижаться? Верно?

– Верно, – с улыбкой согласился Игнат.

Они подошли к полуразваленной хибаре. Болтающаяся на одной петле калитка нижним краем прочертила в земле борозду. Сенька на правах хозяина первым вошел на захламленный двор, пнул подкатившуюся под ноги бутылку и виновато посмотрел на Игната.

– Пьет все… Уже и не лезет, а все пьет… – Он поморгал рыжими ресницами и попросил: – Ты уж, дяденька пан, его сильно не бей, ладно?

– С чего мне его бить? – удивился Игнат.

Сенька ухмыльнулся и пояснил:

– Хороший тумак только на пользу будет. Так тетка Вилена говорит.

На это Игнат не нашелся, что ответить, и проследовал за мальчиком к дому.

Из сеней дохнуло крепким сивушным запахом, прелью и табаком. Игнат закрылся рукавом, но поймал серьезный взгляд Сеньки и опустил руку – мальчика обижать не хотелось.

– Сень-ка-а-а!

Хриплый окрик, будто рев потревоженного в берлоге медведя, вспорол сонную тишину дома. Мальчик поежился, поднял худые плечи.

– Не бойся. – Игнат ободряюще потрепал Сеньку по спине. – В обиду тебя не дам.

Мальчик слабо кивнул, но промолчал. Толкнул рассохшуюся дверь со следами белой, давно облупившейся краски, и Игнату захотелось прикрыться рукавом снова: запах перегара валил с ног.

– Сенька! Не чуешь, что зову?

Пересыпая слова крепкой деревенской руганью, с засаленной скамьи поднялся рыжий и тощий мужик. Не устояв на ногах, он ухватился немытой лапой за колченогий стол, и тот пошатнулся тоже. На пол полетели пустые стаканы и бутылки, соскользнула к краю, но чудом удержалась тарелка с остатками селедки и репчатого лука. Мужик сощурил воспаленные глаза, разглядывая вошедших.

– Где тебя черти носили? – икнув, пробормотал он.

Мальчик набычился и буркнул под нос:

– Вот. Пана тебе привел. Говорить с тобой хочет, а ты пьяный…

– Какого такого… пана? – Мужик с трудом ворочал языком. – Пусть убирается к черту! Я сам себе пан!

Он попытался подбочениться, но не удержался и повалился грудью на стол. Балансирующая на самом краю тарелка сверзилась вниз, разлетелась на глиняные осколки. Мужик снова забормотал под нос ругательства, проклиная и собственного сына, и пришлого пана, и все человечество до прародителя Адама. Этого уже Игнат не мог стерпеть никак. Сжав внушительные кулаки, он хмуро крикнул:

– Довольно сквернословить! Пост скоро начнется. Какой пример вы сыну подаете?

Пьяница поднял голову и вперился в Игната взглядом вытащенного из озера карпа.

– Кто это в чужой монастырь со своим уставом суется? Было время, я таких умников на один ноготь сажал, а другим придавливал! Будет еще всякий дурак, у кого молоко на губах не обсохло, меня – Эрнеста Горского – в родном доме уму-разуму учить! Тьфу!

Мужик отхаркался, сплюнул под ноги мутную слюну. Игнат шагнул вперед, и пол отозвался протяжным скрипом.

– Это кто здесь дурак? – с вызовом начал он, но сделать ничего не успел.

Мужик раздул ноздри, будто принюхивался. А затем вдруг взвыл и повалился ничком, закрывая руками взъерошенную рыжую голову.

– Не губи, пан! – захныкал он. – Не признал!

Пошатываясь, подполз к Игнату на четвереньках, стукнул лбом в некрашеные доски, забормотал:

– Виноват я, пан. Так виноват! В заветное место сунулся, дозволения не спросив. Брал, что под руку подвернется. Да ведь знал, что однажды хозяева объявятся. Вот ты и пришел. – Он утер дрожащей рукой слезы и сопли и добавил жалобно: – Ведь я не со зла мальцу пенял, где его, мол, черт носил. Не знал, что господин черт сам ко мне пожалует. – Мужик отлепился от пола и крикнул срывающимся голосом: – Сенька! Чего стоишь, немытик? Принеси пану черту табурет!

Игнат отступил. Половицы заскрипели снова, вызвав в памяти тяжкий стон дубовой лестницы в ведьминой избе.

«Чертом стать легко», – вспомнился простуженный шепот, похожий на шелест опадающих листьев промозглой ночью. Под одежду скользнули окостенелые пальцы мертвеца, и Игнат судорожно прижал ладонь к груди, но это был всего лишь подаренный ключ.

– Какой я тебе черт! – прикрикнул Игнат, показной грубостью прикрывая страх. – Я плотник солоньский, Игнат Лесень. По делу пришел.

Из-за его спины тотчас высунулся ободренный поддержкой Сенька, заворчал:

– Батя, перед людьми не срамись! До чертей допился – так ложись себе спать! А на гостей не кидайся!

Мужик сел на корточки и снизу вверх угрюмо поглядел на Игната.