Нежность к ревущему зверю

Обычно в свертке лежали пирожки с картошкой и луком, любимое лакомство Соколова.

Непростое, по-своему примечательное зрелище составляли эти два человека – известный авиационный конструктор и рабочий-медник, в чем-то главном повторявшие друг друга.

Что же общего было между ними? О чем они могли беседовать?

Люди недалекие усматривали в их общении что угодно, только не естественное в своей простоте уважение друг к другу работников одного времени, одного духовного облика, равных смыслом прожитого и будущего – их трудом, той главной сущностью людей, ценность которой непреходяща.

Как и Соколов, Ефремов не ждал указаний, когда видел нужду в своих способностях, за что не раз вызывал гнев мастера, считавшего, что тот занимается «черт знает чем, какими-то самоделками». Где мастеру было знать, что единственная медаль, которой его наградят, появится у него благодаря «самоделкам» Ефремова.

В 1942 году из Англии стали поступать самолеты «харрикейн», истребители далеко не первоклассные, да еще и со снятым вооружением. Пригнанные машины стояли в ожидании, пока их оснастят оружием. Работу по изготовлению лафетов под необходимое вооружение для ста пятидесяти «харрикейнов» поручили как раз тому филиалу, где работал Юзефович. На изготовление конструктивно довольно сложных лафетов шли в основном толстостенные цельнотянутые трубы из высоколегированной стали. Но едва было налажено производство изделий, как имевшиеся в запасе трубы кончились, а поступление новых было столь мизерно и нерегулярно, что выпуск лафетов практически прекратился. Чем это грозило Юзефовичу, он понимал хорошо, и носился по всем поставщикам, складам, но труб нигде не было. «Харрикейны» стояли. Юзефовичу позвонили и вежливо попросили назвать срок оснащения изделиями английских истребителей. Он сказал, что «приложит все силы, чтобы через неделю…» Прошла неделя, а труб не было. Юзефовича снова предупредили. Он вызвал начальника отдела снабжения, принялся стучать по столу и кричать, что тот работает на немцев. Но и после этого трубы не появились.

Как раз когда Юзефович выяснял, на кого работает начальник отдела снабжения, в кабинет главного инженера филиала вошел Иван Ефремов.

– Ты что? Что это? – спросил главный инженер, не понимая, для чего медник положил ему на стол кусок трубы.

Медник молчал.

– В чем дело, Иван Митрофанович? Чего ты ее мне приволок? – заорал главный инженер, вспомнив о глухоте рабочего.

– А ты – гляди, разуй глаза.

Совет был как нельзя кстати: на столе лежала самодельная труба со сварным швом по всей длине.

– Согнул?! Из листа?

Ефремов кивнул.

– А лист? Лист где брал?

– Его на складе – завались, никому не нужен.

Главный инженер был изумлен: не только толщина стенок, точность и чистота изготовления трубы отвечали всем требованиям, но и прочность ее почти не уступала цельнотянутым.

Сборка конструкций началась в тот же день и не прекращалась до тех пор, пока все сто пятьдесят «харрикейнов» не были оснащены лафетами.

…Беседа Разумихина с медником состояла в основном из вопросов и длинных пауз. Ответы Ефремова были односложны и назревали в нем не вдруг. Но и сказанного им было достаточно, чтобы получить представление о семье Юзефовича. А поскольку Разумихин не мог позволить себе и тени неправды в отношениях с Главным, чье уважение ставил выше своих симпатий, то и доложил ему все, что услышал и от кого услышал.

Есть на удивление безрадостные, глухие ко всему внешнему, живущие как в бреду семьи. Такая семья была у Юзефовича, на чьем иждивении состояла престарелая теща и жена – толстая, рыхлая женщина. Эти родные по крови люди были посторонними друг другу, да и всем вообще. Единственное, что их объединяло, – это крыша над головой да тягостная привязанность к четвертому члену семьи – сыну Юзефовича, калеке от рождения.

Выслушав Разумихина, Главный написал наискось по письму: «Разумихину. Устрой куда-нибудь. Соколов».

В ту пору заканчивалось строительство летно-испытательной базы, и Разумихин вызвал к себе ее будущего начальника. Протянув письмо Добротворскому, сказал:

– Посади эту … где-нибудь.

Зная Разумихина, Добротворский не придал значения оскорбительному слову и, ничтоже сумняшеся, назначил Юзефовича помощником ведущего инженера, в обязанности которого входило в основном разъезжать по фирмам-смежникам и «выколачивать» своевременные поставки самолетного оборудования.

В новом для окружающих качестве Нестор Юзефович начался после единственного в своей жизни прыжка с парашютом – из той самой машины, которую так и не успел посадить Иван Моисеев. Подсказкой для несколько поспешного назначения помощника ведущего инженера и. о. начальника комплекса послужили несколько причин. Во-первых, Юзефович мозолил глаза, ожидая компенсации за пережитый ужас; во-вторых, как помощник ведущего сгоревшей машины он остался «безлошадным»; в-третьих, после ухода на пенсию прежнего начальника комплекса под рукой не оказалось кого-нибудь в равной степени находящегося не при деле.