Нежность к ревущему зверю

Здесь впервые между металлическими опорами стекол кабины заметались огненно-зеленые проблески. Несколько минут затем самолет еще тянул вверх, и казалось, что гроза осталась позади, но она словно поджидала машину, чтобы заставить ее рухнуть в самое пекло.

Лавинный надгрозовой поток воздуха, завалив самолет па правое крыло, вмиг всосал машину, бросил ее на четыре километра ближе к земле.

Непроизвольным движением Лютров схватился за рога штурвала, но услыхал угрожающий бас Боровского:

– Спокойно!..

«Корифей» стрельнул в его сторону зло сощуренными глазами так, что лучше всяких слов объяснил, кто на борту командир.

Единственным ориентиром, указывающим положение самолета, осталась линия авиагоризонта. Чтобы совместить ее с неподвижной чертой на шкале прибора, когда машину неистово швыряет из стороны в сторону, нужно было нечеловеческое напряжение. Следя за прибором, Лютров отметил, что Боровский легко справляется с этим: когда самолет затормаживало мощным восходящим потоком, он заваливал «С-44» в отлогое пике, разгонял его и снова пытался набрать высоту. Скорость, главное – сохранить скорость!

Саетгиреев, у которого был лучший обзор, чем у пилотов, взял на себя роль лоцмана. По его команде Боровский старался уводить самолет от наиболее плотного скопления разрядов, от особо активных участков клокочущего чрева грозы.

– Вправо, командир!.. Больше вправо!.. Так держать… Еще вправо, круче…

Боровский заваливал самолет в крен до шестидесяти градусов. Послушание огромной машины в руках «корифея» казалось фантастическим. Крылатая махина, подобно живому существу, почуявшему опасность, повиновалась безропотно.

Из кабины Кости Карауша было видно, как вдоль плоскостей засновали длинные, паутинно-тонкие огненные нити. Иногда они сливались и образовывали сплошное сияние. Бортрадисту показалось, что охваченный «огнями святого Эльма» самолет плавится, растворяется в грозе, поглощается ею… («Огни святого Эльма» – светящиеся электрические разряды на острых концах различных предметов).

«Пора «корифею» командовать, а мне сигать в эту канитель,- думал Карауш. – Молчит командир. Может, у него инфаркт миокарда?»

– Давайте, что осталось, пешком пройдем, а? – сказал Костя.

Ему никто не ответил.

Лютров завороженно глядел на продолговатый, призрачно зеленый факел, по форме напоминающий пламя ацетиленовой горелки. Он светился прямо перед ним, на конце ствола заправочной штанги, и то пружинно сжимался, становился тусклым, почти синим, то разбухал – и тогда горел ослепительно. Пожар?..

– Продуть штангу азотом! – крикнул Боровский.

Едва Лютров успел включить продувку, как погас свет.

На несколько секунд все в кабине задрожало в отблеске угрожающе близких всполохов, а когда навалилась тьма, по стеклам кабины потекли дрожащие голубоватые струйки света…

Тасманов включил аварийное освещение.

– Куда ты смотришь! – крикнул Боровский Лютрову. – Остановились двигатели!.. Запускай!..

«Черт!.. Что это я?..» – очнулся Лютров и запустил сначала один, затем второй двигатель. Когда набирал обороты третий, послышался голос Кости:

– За выхлопными отверстиями шлейфы пламени!

Боровский посмотрел на приборы и промолчал. Лютров вывел все двигатели на максимальные обороты. Стрелка вариометра показывала набор высоты.

– Костя, как двигатели? Визуально? – спросил Лютров.

– В порядке.

– Левее, командир. Левее и с набором, если можно. Там вроде светлее… – сказал Саетгиреев.

Не успел штурман договорить, как за бортом точно вздыбился огненный вал. Самолет дрогнул, будто ткнулся во что-то, и снова провалился на километр ближе к земле.

– Совсем светло, – пробурчал Костя Карауш. – И тут же добавил: – Остановились оба правых движка!

Но Лютров уже запускал их. Его теперь ничто не могло отвлечь от дела. Голова обрела привычную ясность, бодрую трезвость, руки – хваткость. Ни один прибор не ускользал от внимания, он чувствовал каждое движение самолета, каждое покачивание крыльев, на лету подхватывал команды, обстоятельно докладывал о каждой выполненной операции и был доволен собой, Боровским, Саетгиреевым, Тасмановым, Костей, самолетом и, кажется, даже грозой.

Запустив двигатели, он взглянул на Боровского и поразился чему-то необычному в нем. И никак не мог понять, что он такое увидел в Боровском, чего раньше не знал…