Нежность к ревущему зверю

— Нам предстоит разработать принципиально новую систему управления… многократно резервированную, достаточно сложную в коммуникационном отношении, наконец, конструктивно сложную из-за большого количества исполнительных устройств для обеспечения безопасности полета. Кроме прочего, важнейшим критерием качества новой системы управления является величина запаздывания отклонения рулей по усилиям на органах управления. Думаю, через месяц, много — полтора, начнем устанавливать на «девятку» новые, более эффективные демпферы тангажа, затем автомат дополнительных усилий, который потребует серьезных полетов по доводке. Кто из летчиков назначен на «девятку»?

— Лютров, — подсказал Данилов.

Сощурившись, Старик посмотрел на Лютрова и улыбнулся.

— А вторым?

— Извольский.

— Ты, что ли? — Старик смотрел на Витюльку откровенно улыбаясь.

— Я.

— Не боишься, что пришибет?

— Не, он смирный.

В комнате дохнуло весельем. Старик смеялся, пока не закашлялся.

— Вот и все, — сказал он, пряча платок в карман. — Все, что касается «семерки». «С-14» — первая машина с таким весом и такими летными данными. Первая! Это следует уяснить тем, — он посмотрел в сторону Боровского, — кто пытается давать субъективные толкования происшедшему несчастью. — Он минуту помолчал, оглядывая лица летчиков. — Неужели вы… могли предположить, что я вот так просто прощу человеку, хоть в малой степени виновному в гибели людей? Я приехал не для того, чтобы наказывать за чванство, спесь и всякое дерьмо. Но мне не безразлично, что вы думаете обо мне… и как расходуете энергию своих нервов, и, наконец, что думаете о тех, с кем работаете. А потому предупреждаю: противопоставляющих интересы собственной персоны интересам дела выгоню за ворота. Надеюсь, в моих словах нет неясных мест. Вы свободны.

Выходя из кабинета Главного, Гай-Самари, как это показалось Лютрову, демонстративно подошел к Боровскому и, положив руку ему на плечо, стал говорить о чем-то с выражением живого участия на лице. Разговор их продолжался и в приемной.

Ожидая, пока Гай освободится, чтобы вместе ехать домой, Лютров стоял рядом с Костей Караушем, смущавшим своими комплиментами светловолосую секретаршу Добротворского, чей кабинет находился напротив апартаментов Главного. От генерала вышел Руканов. Приметив у окна Гая, он направился к нему и потянул за рукав, приглашая для разговора наедине, что, на его взгляд, было важнее беседы Гая с попавшим в немилость Боровским. Но произошло весьма неожиданное. Всегда вежливый Гай вдруг слишком громко, чтобы это было случайным, одернул своего ведущего:

— Володя, ты же видишь, я с человеком разговариваю!..

Опешив от такого поворота дела, Руканов поправил очки и растерянно оглядел приемную. Костя Карауш с таинственным видом поманил его пальцем. Когда Руканов подошел, Костя сделал вид, что собирается сообщить ему нечто но секрету. Руканов подставил ухо, ожидая, видимо, услышать объяснение странному поведению Гая.

— Поимей уважение! — подражая Гаю, громко сказал Костя.

Последним из кабинета Главного вышел Данилов. Он подошел к Боровскому.

— Игорь Николаевич, планируется большой полет на вашей машине, не возражаете, если вторым летчиком с вами полетит… э…

— Хоть мешок сажайте, — сказал, как выругался, Боровский.

Опустив голову, Данилов пошел к выходу. У него был вид человека, который ненароком сделал больше зла, чем хотел.

«Не везет человеку, — подумал Лютров, когда ему сказали, что у ведомого Боровским «С-440» зависла на полпути правая стойка шасси. — Неделю назад получить выволочку от Старика, а теперь еще это. Не слишком ли?..»

Боровский кружил над аэродромом — вырабатывал топливо. Вдоль полосы выстроились пожарные машины. Слушая в диспетчерской переговоры Боровского с руководителем полетов на КДП, Юзефович посчитал необходимым сказать и свое слово.

— Передайте, пусть сливает топливо и садится на грунт, — Юзефович даже зарумянился от чувства сопричастности к событию и так оглядел присутствующих, словно приглашая их оценить сказанное.

Через минуту в динамике послышался медлительный бас «корифея»:

— Скажите тому, кто вам это посоветовал, чтобы он учил свою бабушку… Сливать — значит облить топливом крылья и помочь машине загореться. А садиться на грунт с одной ногой на такой машине, когда под самолетом бетонная полоса, может только ненормальный.

У Юзефовича вытянулось лицо. Стоявший у окна Костя Карауш запричитал:

— Айя-яй!.. Делай людям добро после этого!

За посадкой наблюдало множество людей. До последней секунды «С-440» катил по полосе так, будто обе стойки основного шасси были в порядке, и только когда скорость упала до предела, самолет нехотя прижался правым крылом к бетону, развернулся поперек полосы и замер. Это была мастерская работа. Подъехавшим пожарникам нечего было делать.

Возвращаясь на «РАФе» с места аварии, Гай-Самари заметил:

— Мне хочется высказать ему свое восхищение, но…

Сидевший напротив Чернорай возразил:

— Боровский запросто мог сгореть, хвалить его не за что.

— Что ты имеешь в виду?