Нежность к ревущему зверю

— Есть, пить, слушать «Тишину».

— Здесь водкой торгуют?

— Без ограничений.

— Славненько. У меня желудок — расист, не признает цветные напитки. — Она обнажила нахально торчащий зуб.

«Зато все остальное лишено предрассудков», — усмехнулся про себя Лютров.

Пока Томка пересказывала фильм под названием «Полуночные влюбленные», он разглядывал круглое, еще свежее, но уже нагулявшее трещинки у глаз лицо девушки — первые приметы уходящей молодости…

«Что мешает этой породистой бабе обзавестись мужем, семьей, кормить тройню?.. Таскается черт знает где и с кем…» — невесело думал он, вспомнив покалеченного Витюльку.

Кафе быстро заполнилось, люди шли из кинотеатра.

…Когда графин опустел, движения сильных рук Томки стали размашистее, она излишне энергично поворачивалась, вглядываясь во всякого проходящего, уродливый зуб торчал белой кукурузинкой.

— А теперь, я полагаю, нох айн маль? — сказала она, постучав ногтем по графину.

— Смотри… Тебе не к лицу лишнее, ты дурнеешь.

— Но?.. Это аргумент, как говорил один замминистра… Леша, а я тебе нравлюсь?..

— Пойдем-ка гулять, — сказал он, чувствуя, что от нее понесло пьяным откровением.

Она встала слишком резко и опрокинула пластиковый стул.

— Ой… Держи меня, а то рухну на этих уродских шпильках… А тут еще лестница?.. Крепче, Леша… Запросто могу пройтиться, но по каждой ступеньке… на чем попало…

Выбравшись на улицу, она тяжело повисла у него на локте и старалась шагать в ногу, то и дело сбиваясь.

— Сколько тебе лет, Леша?

— Много. Сорок.

— Врешь?.. Витьке меньше, а он старше тебя выглядит…

Она шумно цепляла каблуками гравий дорожек, спотыкалась и нескончаемо ругала шпильки.

Они прошли кипарисовую аллею с фонарем посредине, повернули в парк, начинавшийся старинными пропилеями, прошли до спуска на пляж, немного постояли у колонн видовой площадки, и когда Лютров сказал, что пора возвращаться, Томка вдруг надумала искупаться.

— А, Леш?.. Только окунуться? Меня всегда тянуло поплавать ночью, да одной боязно. Пойдем, а?.. Ну уважь?

Они спустились по длинной, перемежающейся широкими помостами лестнице и прошли под скалу, к дальнему краю пляжа. Их шумные шаги по гравию казались Лютрову воровскими, как и сама ночная прогулка.

Томка разделась быстро, будто заранее готовилась.

— Я уже. Ой, тут глубоко?.. Боже, как хорошо!.. Вода черная, жуткая!.. А те-еплая!.. Иди скорей…

Она плескалась, стоя по колени в воде, и Лютров скорее угадывал, чем различал ее обнаженность.

«Пьяная Юнона», — подумал Лютров, испытывая странное чувство, будто он был в ответе за доверившуюся ему наготу — оттого, может быть, что обезоруженная стыдливость взывала к нему сама по себе, скверно оберегаемая ее обладательницей.

— Ничего, что на мне пусто?.. Не пугайся, я не очень безобразная… А то где сушиться?.. Ой, здорово! Свободно, легко… Идем дальше, дай руку.

Купанье ли тому было причиной или его невнимание к ее откровенному флирту, на обратном пути через парк и дальше, к автобусной станции, голос Томки зазвучал неожиданно серьезно, сухо, срывался на грубые нотки. Шлепая по асфальту босиком — шпильки несла в руках, — она говорила:

— Витька, наверно, обиделся, что я уехала… Но ждать, пока его выпишут, так и лето пройдет… Я ему сказала, что хочу уехать, думала, попросит остаться, а он — «валяй»… Нужна я ему!

— Напрасно. По-моему, он к тебе хорошо относится.

— Ты тоже к нему… хорошо относишься.

Лютрову показалось, что Томка ухмыльнулась. Проводив ее на автобус, он медленно стал спускаться к дому дяди Юры. Где-то играла музыка, со стороны предгорий то вырывался, то глохнул укрываемый поворотами звук автомобильного двигателя.

Дойдя до изогнутого дерева, Лютров долго и бездумно слушал плескавшееся в темноте море уже знакомым ему своим сегодняшним плеском…

«А не пора ли уезжать?» — вдруг подумалось ему.

Он так и не ответил себе, но чувствовал, что теперь уже недолго пробудет здесь. Может быть, всего несколько дней.

…Проснулся Лютров от громкого женского голоса за стеной. Преодолевая глухоту Анисимовны, незнакомая женщина невольно заставляла слушать себя.

— Я к тебе… К тебе, говорю, пришла!..

— Вижу, ко мне. Чего задвохнулась? Бежала от кого?..

— Бегаю, Анисимовна. Ох, бегаю… Как тот спутник… У тебя курочки продажной нема?

— Заболел, что ль, кто?

— Хуже.

— Чего?

— Хуже, говорю! Домой вертаться боюсь. Вот те честное слово!

— Совсем ошалела баба… Говори толком, а то мелешь языком, как пьяная Василиса Семеновна…

— Счас расскажу, мне все равно где-нигде часок погулять надо. Может, им полегчает.

— Тьфу, анафема… Кому полегчает? Не пойму я тебя.