Нежные годы в рассрочку

– Мама! Мама! – трясла старушку Зинаида Матвеевна. – Ты что? Что с тобой? Очнись немедленно! Да как ты можешь?! Без предупреждения! Ни с того ни с сего! – вот так вот взять и помереть! Перед самым переездом! – рыдая, причитала Зинаида Матвеевна – в её душе творилось что-то невообразимое: с одной стороны, ей было безумно жаль мать, но, с другой, она злилась на неё (как когда-то на Виктора Кошелева), боясь, что без Авдотьи Ивановны их могут лишить двухкомнатной квартиры в «хрущёвке» по причине излишков площади.

Вечером того же дня все дети (кроме бедняжки Антонины Матвеевны, прикованной к постели после наезда грузовика) собрались проститься с ней.

– Это ты её, Зинка, довела! – укоряла сестру Катерина. – Бедная моя мамочка!

– А ты вообще молчи! Воровка! Где мой костюм?

– Какой такой костюм? Ничего не знаю и знать не желаю! Давай лучше мамку помянем! – И она вытащила из авоськи бутылку красного вина.

– Чего хорошего, дак помалу, а плохого дак с леше-его! – Зинаида Матвеевна ревела белугой.

– И не говори, сестра! Ой, и не говори! – понимающе закивала Екатерина.

Авдотью Ивановну похоронили, как положено, на третий день. Владимир Иванович, стоя рядом с женой, поддерживал её за локоть, в надежде на скорое примирение – он думал, что горе соединит их снова, как нередко случается.

– Вся наша жизнь, как говорит великая Раневская, это прыжок из... т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – Тук, тук, тук, тук, тук, – Гаврилов постучал по осинке и запнулся – он усомнился, что матерное слово может понравиться его Зинульчику в эту трагическую минуту, и вышел из положения следующим образом: – Это прыжок из утробы матери в могилу. Н-да... Вот она жисть-то! Вот её цена! Вот её конец! – высокопарно и несколько наигранно воскликнул Владимир Иванович, опустив очи долу и печально вздохнув.

– И не говори, Володь! – откликнулась Зинаида Матвеевна к неописуемой радости супруга. «Точно помиримся!» – подумал он, воодушевился и начал действовать:

– Зинульчик! Любовь моя! – возбуждённо шептал он ей на ухо, в то время как Авдотью Ивановну забрасывали сырой землёй. – Жизнь так коротка, как писал Державин – жизнь, так скыть... – на этом самом «скыть» Гаврилов снова нервно поплевался и беспокойно постучал костяшками пальцев по могильной оградке, – есть небес мгновенный дар!

– Н-да, мгновенный... – задумчиво повторила Зинаида Матвеевна, и в душе её в эту минуту зародилось зерно сомнения: «Может, и вправду не разводиться?» – подумала вдруг Гаврилова и всю дорогу до дома, пока ехала в траурном автобусе, в окружении братьев, сестёр, детей и, главное, такого отзывчивого, трепетного, ни на секунду не покидающего её Владимира Ивановича, она всё больше укреплялась в мысли, что развод ни к чему хорошему не приведёт, кроме как сделает несчастной Аврору. «И мама, царствие ей небесное, была против нашего расставания», – ещё одна мысль в пользу мужа пришла ей на ум. Зинаида Матвеевна как-то успокоилась сразу и положила голову на плечо Владимира Ивановича, который, в свою очередь, с восторгом подумал: «Помиримся! Получится!»

Однако, как это обычно всегда и случалось в жизни Гаврилова, он сам всё испортил. На поминках, выпив лишнего (так, что не в состоянии был контролировать собственные действия), он напрочь забыл, по какому поводу в их доме собрались гости. Владимир Иванович, к всеобщему удивлению, предложил выпить за молодых, решив, что находится не иначе, как на чьей-то свадьбе, справляемой в их доме, по причине отсутствия жилья у новобрачных. Тост этот вызвал явное неодобрение.

– Я т-те щас, Гаврилов, морду набью! – гаркнул Василий – старший сын покойной. Гаврилов хотел было затеять драку, но в тот момент что-то сдержало его – он опрокинул ещё пятьдесят граммов и закусил солёным огурцом.

– Володь! Ну что ты, ей-богу! – с укором шепнула ему на ухо супруга, тот в ответ игриво ущипнул её за руку.

Спустя ещё двадцать минут Владимир Иванович предложил выпить за именинника (-цу) – он путался в окончаниях, потому как не знал в точности, чей именно день рождения они празднуют.

– Зинаида! Уйми своего припадочного, или я и вправду ему сегодня морду набью! – предупредил сестру Василий Матвеевич.

После второго неудачного тоста Гаврилов притих, но эта сдержанность его была обманчивой и говорила лишь об одном – Владимир Иванович готовился сделать какую-то очередную пакость. Он огляделся вокруг: Любашка (дочь Ивана и Галины) с Авророй сидели на балконе, забавляясь тем, что кидали вниз арбузные корки, четырёхлетняя Людочка (Виолеттина дочь, внучка безвинно осуждённого Павла Матвеевича) носилась сломя голову по коридору. Геня то и дело незаметно подливал в свой бокал, поставленный рядом с его тарелкой исключительно для лимонада, водку. Виолетта – пышнотелая, с косой до попы подналегла на холодец, Милочка с отцом (Александром Алексеевичем Вишняковым) сидели молча с такими выражениями на лицах, которые, собственно, и должны быть у людей, понесших тяжёлую и невосполнимую утрату. Василий Матвеевич рассказывал Зинаиде о своей новой пассии:

– Ну что я могу сделать? Я влюбился!