Нежные годы в рассрочку

– Какая ж ты падла, Зинька! А я тебя любил! – с болью в голосе воскликнул Гаврилов.

– А ты – идиот! – заключила Зинаида Матвеевна, и они разошлись в разные стороны, как в море корабли: Гаврилов с горя напился и провёл ночь у случайной знакомой. На следующее утро он отчаянно пытался вспомнить, кто эта толстуха, что лежит с ним рядом в незнакомой квартире, где он её «подцепил», и вообще, как её зовут.

Зинаида Матвеевна после суда отчего-то не почувствовала облегчения, она не ощутила той свободы, за которую боролась последние три месяца, напротив, на душе скребли кошки, было погано и тошно. Живя бок о бок с Владимиром Ивановичем, она давно перестала замечать свою любовь к нему. Эта любовь превратилась в привычку, которую можно рассмотреть только тогда, когда потеряешь. И хоть она внешне хорохорилась, изображая радость – мол, наконец-то отделалась от этого ирода, наконец-то поживу спокойно, внутри свирепствовала настоящая буря: по дороге домой она проклинала себя за то, что заварила всю эту кашу с разводом, ей было снова «жауко» Гаврилова и единственно, что она жаждала тогда, так это вернуть всё на круги своя: «Пусть бы пил, пусть дебоширил, пусть бы и гулял, в конце концов! – но был рядом, чтобы я видела, знала, что он делает... Чтоб по паспорту был моим... А дак ведь пропадёт... И Аврора теперь будет расти без отца... И мама, царствие ей небесное, была против нашего развода... Ох! Несчастная я, несчастная! На всю жизнь сама себе горе устроила! Какая ж я дура!» – думала Зинаида Матвеевна, и слёзы ручьями текли из её глаз, деря щёки на холоде.

Одним словом, стоило только Зинаиде Матвеевне покинуть зал суда, как она поняла, что любит Гаврилова так сильно, как, может, не любила никогда. Убитая горем женщина не могла показаться перед детьми с заплаканной физиономией. Она с осознанием своей ошибки в душе, совершенно раздавленная, покинутая и одинокая отправилась к Оксане Таращук – приятельнице из соседнего дома – да, да, к той самой рыжей бестии, окно которой стало жертвой мести Владимира Ивановича за свою дочь, дабы поделиться с ней своим несчастьем, драмой всей своей жизни, и, подобно бывшему мужу, проснулась следующим утром, напрочь не помня минувшего вечера. Воспоминания матери-одиночки обрывались на том моменте, как она, сидя за столом на кухне Оксаны Таращук, ревела белугой, как та её утешала – мол, всё у вас ещё сложится, развод – это не смертельно, можно ещё раз сойтись или жить, не расписываясь, – сейчас многие так живут и т.д. и т.п., и как кухонный дверной проём загородил глава семейства Таращуков. Более Зинаида Матвеевна припомнить, сколько бы ни пыталась, ничего не могла.

Однако тот вечер на всю жизнь запомнился Авроре. Она перепугалась не на шутку, когда увидела на пороге невменяемую родительницу свою, поддерживаемую с двух сторон шатающимися из стороны в сторону крепко подвыпившими супругами Таращуками.

– Примите! Из рук, так скыть, на руки! – прогремел сосед, и Зинаида Матвеевна бесчувственно упала в объятия обожаемого сына.

Наша героиня, дожив до восьми лет, ещё ни разу не видела мать в таком состоянии – Гаврилова впервые напилась с горя до потери сознания – обычно её норма состояла в трёх рюмках водки или одном бокале вина. Она никогда не находила радости в спиртном, лишь сегодня Зинаида после двух стопок горькой, предложенных отзывчивой Оксаной, почувствовала острую необходимость уйти от реальности и забыть хоть на вечер о своём одиночестве, о разводе, о том, что навсегда потеряла человека, к которому, оказывается, испытывала не просто любовь, но ещё и непреодолимое влечение вместе с неудержимой страстью.

Мамаша икала, мычала, пыталась брыкаться, её выворачивало буквально наизнанку, и сын волоком потащил родительницу в ванную.

– Геня! Геня! Что с ней? Может, врача вызвать? – Авроре и в голову не могло прийти, что её строгая и такая правильная во всех отношениях мамаша попросту напилась, но Геня, прислонив Зинаиду Матвеевну к стенке ванной комнаты, закрыл дверь перед носом сестры. – Я же вижу, что ей плохо! Давай вызовем «Скорую»! – не унималась она. Брат высунулся и сказал:

– Иди отсюда, козявка! Не впрягайся – не видишь, что ли, – накирялась мать! Обычное дело, ща проблюётся и легче станет!

Аврора мало чего поняла из сказанного – ей был чужд смысл Гениного жаргона, который с каждым днём становился всё цветистее и пышнее настолько, что вскоре грозил окончательно вытеснить из лексикона нормальные, понятные каждому человеку слова. Единственное, что дошло до её сознания, так это то, что брат просил её уйти в комнату и оставить их в покое. «А вдруг она помрёт, как баба Дуся?» – крутилось в голове у ребёнка.

К великой радости и изумлению Авроры, с родительницей ничего ужасного не произошло – она встала утром хоть и в дурном настроении, но вполне здоровая и даже бодрая, собралась и ушла на работу.