Нежные годы в рассрочку

Лицо же Гени, прыщавое и юношеское, с узковатыми (в мать) глазами, курносое, с пухлыми губами-шлёпками, стало серьёзнее, на него легла тень приобретённого за эти годы печального опыта (побег, удаление аппендикса, надбавка срока службы, измена Светки – всё это не прошло просто так). Глаза его после армии как-то округлились и казались больше, курносость тоже сама собой сгладилась, и хоть нос его и был похож на мамашин, всё же заметно «пообтесался», стал аккуратнее. Поразительно! Но даже губы его уменьшились! То ли от вынужденного молчания в страхе сказать что-то лишнее, то ли от того, что Геня за эти годы посерьёзнел и утратил былое простодушие, как, впрочем, и хитрый блеск своих узковатых глаз...

Вместо задорно торчащей в разные стороны тёмной шевелюры Кошелев стал носить приподнятый, зачёсанный назад пышный вихор, что, безусловно, придавало его образу солидности и внушительности.

Сняв солдатскую форму, он не вернулся к своим прежним широким штанам, тенниске и кепке – нет, он сменил это «архаровское» облачение на брюки-дудочки, рубашку и пиджак. Как не вернулся и к своим дружкам, компания которых сама по себе распалась – кто попал всё-таки в тюрьму, кто, скрываясь, покинул Москву и уехал в неизвестном направлении, а кто-то, подобно Гене, одумался и встал на правильный путь, свернув от прошлой бесцельной, вороватой жизни.

Короче говоря, Кошелева после армии не узнавали ни родные, ни близкие, а Зинаида Матвеевна, глядя на сына, порой от блаженства и прилившей гордости за него и слова не могла вымолвить. А уж когда узнала, что первенец решил поступить в железнодорожное двухгодичное училище, Гаврилова вообще чувствовала себя от счастья на седьмом небе. С выбором училища Геня определился довольно быстро, правда, он долго не мог решить, какую специальность лучше осваивать: слесаря по ремонту пути (то есть продолжить в какой-то мере семейную традицию и пойти по стопам своих родителей, которые, как известно, познакомились на вагоноремонтном заводе), или помощника машиниста? Кошелев раздваивался, сомневался с месяц, потом плюнул и, подумав, что мчаться по рельсам куда привлекательнее, чем их чинить, выбрал последний вариант.

* * *

Однако автор, описывая первую Генину любовь, его армейские годы и возвращение домой, совершенно упустил из вида жизнь своей героини и её матери! Ведь и в их судьбах что-то происходило, пока Кошелев нёс службу в строительном батальоне.

После печального и слезообильного вечера проводов сына в армию Зинаида Матвеевна, надев на лицо маску безутешной матери, у которой сын воюет чуть ли не на передовой, ходила так пару месяцев. Окружающие как во дворе, так и на работе (на часовом заводе) утешали её как могли – она же на их утешения покорно кивала головой, затем начинала плакать. С Авророй она была строга – теперь, когда сын в армии, а бывший муж давал знать о себе лишь по телефону, у Гавриловой появилась масса времени, которое использовалось исключительно на воспитание дочери.

Зинаида Матвеевна каждый вечер проверяла у девочки дневник, интересовалась, с кем та дружит, наблюдала часами из окна, что делает Аврора во дворе, и даже по выходным занималась с ней математикой. Этакая размеренная, как Зинаида говаривала, «жизнь ради дочери» круто изменилась после того, как Арочка после окончания учебного года была отправлена родительницей, подобно бандероли, в подмосковный пионерский лагерь на всё лето.

И вот тогда-то, в отсутствие детей, в полнейшем одиночестве, Зинаида Матвеевна заскучала и именно из-за этой своей тоски, которую связывала с нелёгкой службой сына, она тёплым июньским вечером, схватив телефонную трубку и услышав знакомый голос бывшего мужа, решила не бросать её сразу, а послушать, что ей так долго (вот уже больше полугода!) пытается сообщить неверный экс-супруг.

– Зинульчик! – возбуждённо орал тот. – Это я, твой Вовульчик! Как Аврик, как сама? Постой, постой! Зинька! Только трубку не бросай!

– Что ты хочешь? – спросила она, и «Вовульчик», окрылённый тем, что жена, нарушив многомесячный бойкот, подала наконец-таки голос, возопил:

– Как что хочу?! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – Тук, тук, тук, тук, тук, – возмутился он, отбивая мелкую дробь по стеклу телефонной будки. – Я не видел вас с Авриком сто лет! Разве так можно поступать, Зина? А? Ведь я ей не чужой! Я ей родным отцом прихожусь! Так почему же ты не даёшь нам видеться? Даже судья позволил, а ты не позволяешь! Учти, Зинька! Ты нарушаешь предписание... – тут Владимир Иванович заглянул в блокнот и бегло прочитал: – Государственного органа, ведающего разрешением гражданских споров! А это, знаешь ли, не шутки шутить! За это и ответить можно! Что ж это такое?! – Гаврилов с каждой минутой набирал обороты и входил в раж. – По телефону со мной разговаривать не желаешь! Сколько раз к вам домой приезжал – дверь не открываешь! – Владимир Иванович замолк на мгновение, чтобы вдохнуть побольше воздуха в лёгкие и разразиться с новой силой, как Зинульчик, вдруг хлюпая, проговорила:

– Володь! Генечку забрали! – И она безутешно зарыдала в трубку.