Незнакомцы на мосту

«Я нахожусь в Атланте, штат Джорджия», — писал Рудольф. Полковник прибыл на место и сообщил свой обратный адрес: «Почтовый ящик ПМБ, Атланта, 15, Джорджия». Это было его первое письмо, и в нем сообщалось, что он благополучно устроился в тюрьме. К письму было приложено официальное заявление, в котором он поручал мне зарегистрироваться у начальника тюрьмы в качестве его адвоката, с тем чтобы я мог писать ему как «официально разрешенный корреспондент».

«Я чувствую себя хорошо и нахожусь в достаточно приличном состоянии. Имею больше физической нагрузки, чем раньше, — писал он. — Ничего не слышал от вас о результатах нашей апелляции, но, надеюсь, это не означает ничего плохого — просто задержка. Надеюсь, вы в добром здравии…»

Это письмо, как и все остальные пятьдесят восемь писем (не считая четырех рождественских открыток, написанных им лично), было написано на бумаге в линейку, как будто из школьной тетради. Он писал карандашом или чернилами и подписывался в зависимости от настроения «Рудольф», «Рудольф И. Абель» или «Р. И. Абель». Под его подписью каждый раз, независимо от его настроения, стоял его тюремный номер атлантской тюрьмы — № 80016. Присматривающий за ним тюремный воспитатель У. Е. Буш или какой-либо другой цензор читал каждое письмо и ставил штамп в верхнем правом углу. Несколько писем полковника читались (и затем уже отправлялись) даже в Вашингтоне. Очевидно, их направляли туда для получения «санкции».

В этом первом письме Абель сообщал о себе очень мало и ни на что не жаловался. Он упомянул, что его поместили в карантин, но больше ничего не объяснил.

Поэтому я был доволен, получив от полковника второе письмо, в котором он сообщал, что его перевели из карантина к обычным заключенным и что он уже работает.

«Я получил работу в мастерской прикладного искусства, что, конечно, весьма меня устраивает. Моя работа связана с шелкоірафией. Поскольку я никогда не занимался этим делом и здесь, по-видимому, ничто в нем не разбирается, я иногда занимаюсь интересными экспериментами. У меня есть несколько книг по этому вопросу, и я смогу получить еще. Это весьма сложный вопрос, и у меня будет много работы.

В ноябре мы будем очень загружены, поскольку нам предстоит изготовить шесть тысяч рождественских открыток для заключенных и большинство из них будет изготовлено методом шелкографии. У меня в голове несколько замыслов, и я пришлю по образцу вам и Тому Дебевойсу».

Письма Абеля строились по определенной схеме. Он хотел знать содержание всех газетных и журнальных статей о своем деле. Часто он интересовался состоянием своих скудных финансов и постоянно спрашивал меня о своем имуществе — и так до тех пор, пока нам не удалось переправить это имущество его «жене» по известному адресу в Восточной Германии. О тюремной жизни он писал мало — в основном о своей художественной работе, но подробно, с чувством обиженного человека он останавливался на вопросе о переписке с семьей. Эта проблема мучила нас почти все время, пока он находился в тюрьме. Однако главным образом его мысли были заняты делом и апелляцией. По крайней мере в половине писем высказывались его взгляды, надежды и мысли по этому поводу. И наконец, все его письма были письмами воспитанного джентльмена. Он не жаловался на свою судьбу и не критиковал своих тюремщиков. Он всегда передавал теплые приветы моей семье и моим сотрудникам, выполнявшим иногда его поручения (покупка книги, возобновление подписки на «Нью-Йорк тайме» или «Сайентифик Америкен», пересылка его имущества, получение для него нового зубного протеза и так далее), а также моему молодому коллеге адвокату Тому Дебевойсу. Я написал ему, что Том является кандидатом от республиканской партии на пост окружного прокурора в округе Виндзор, штат Вермонт. На это он ответил:

«Прошу передать Тому мои наилучшие пожелания. Я несколько не уверен, нужно ли пожелать ему успеха на выборах или нет. Вероятно, я отношусь предвзято (к прокурорам) и поэтому воздержусь…»

Из его писем я мог судить, что полковник должным образом устроился в атлантской тюрьме, так же, как ранее в тюрьме на Уэст-стрит.

Четверг, 12 июня

В этот день глава консульского отдела советского посольства С. Вешунов капитулировал. В третий раз он разъяснил, что Абель не числится среди советских граждан, но, учитывая желание Абеля написать своей семье, «которая предположительно проживает или проживала в СССР, мы просим направлять письма вашего подзащитного в консульский отдел посольства. Консульский отдел попытается принять меры к розыску его семьи, с тем чтобы передать его письма».

Я незамедлительно написал Рудольфу. Я сообщил ему, что, на мой взгляд, это «серьезная уступка с их стороны и что они в значительной мере пошли навстречу в деле удовлетворения его просьбы».