Незримые фурии сердца

Здоровенному крестьянину удар клюшкой был что слону дробина, он только рыкнул и так врезал Джеку, что тот, кувыркнувшись через тахту, отлетел к порогу спальни, которая, как выяснилось, все это время служила пристанищем любовников. Мать кое-что слышала о таком. В школе над такими мальчишки вечно потешались. Чего ж удивляться, что Смут не желал ее соседства? Предполагалось, что они с Шоном совьют себе любовное гнездышко. А мать стала кукушкой в их гнезде.

– Джек! – завопила она, когда Педар Макинтайр (так звали мужика) ухватил сына за волосы и нанес ему чудовищный удар ногой в грудь, от которого звучно хрустнули ребра. – Шон! – вскрикнула мать и, увидев его неподвижный распахнутый взгляд, поняла, что он уже отошел в мир иной, но все равно бросилась ему на защиту, однако через секунду нарвалась на удар такой силы, что вылетела в открытую дверь и кубарем покатилась по лестнице, с каждой ступенькой, как ей казалось, приближаясь к собственной смерти.

Грохнувшись на пол прихожей, мать перевернулась навзничь и, уставившись в потолок, безуспешно попыталась отдышаться. Чрезвычайно рассерженный всем этим кувырканием, я решил, что мое время пришло, и матушка моя заорала благим матом, едва я начал свой путь из ее чрева на волю.

Цепляясь за перила, мать встала на ноги. Наверное, другая женщина выбралась бы на улицу и истошным криком позвала на помощь. Но только не Кэтрин Гоггин. Да, Шон умер, но Смут-то еще был жив – сверху доносились мольбы о пощаде, крики, удары и брань.

Любое движение аукалось болью, однако мать взобралась на первую ступеньку, потом на следующую и так одолела половину лестницы. Всякий раз, как я напоминал о себе, она вскрикивала, но что-то ей подсказывало: если уж я ждал девять месяцев, то как-нибудь подожду еще девять минут. Вся в поту, ниже пояса мокрая от крови и вод, мать добралась до гостиной, где ее испугала сумасшедшая в изодранном платье, с всклокоченными волосами и разбитым лицом, отразившаяся в зеркале. В смежной комнате крики Смута стали тише, но удары и проклятья сыпались безостановочно. Мать переступила через распростертое тело Шона, скользнув взглядом по открытым глазам на некогда прекрасном лице, и закусила губу, чтобы не завыть от горя.

«Я на подходе, – известил я, пока она озиралась в поисках какого-нибудь оружия и наконец углядела клюшку для хёрлинга, валявшуюся на полу. – Ты готова?»

Ай да молодчина, матушка уложила Педара Макинтайра одним лихим ударом. Не насмерть (после того как суд его оправдает, сочтя, что убийство совершено в состоянии аффекта, спровоцированном психически ненормальным сыном, он проживет еще восемь лет и загнется в пабе, подавившись рыбьей костью), но отправила в нокаут, и мы с ней рухнули на едва живого Смута, чье лицо превратилось в кашу.

– Джек… – Мать положила его голову себе на колени, но тотчас исторгла леденящий душу вопль, ибо все ее естество требовало, чтобы она изо всех сил тужилась, и моя голова уже показалась у нее между ног. – Не уходи… Не смей умирать, слышишь?.. Не умирай, Джек…

– Киффи… – сквозь выбитые зубы прошамкал Смут.

– И нехер звать меня Китти! – взвыла мать, чувствуя, как я протискиваюсь в августовскую ночь.

– Киффи… – прошептал Джек, и глаза его закрылись.

– Ты должен жить! – Мать трясла его, корчась от боли. – Ты должен жить!

Наверное, потом она обеспамятела, ибо наступила тишина, и я, воспользовавшись минутой покоя, весь в крови и слизи выбрался на грязный ковер квартиры по Четэм-стрит. Переждав пару мгновений, я собрался с мыслями и задал работу своим легким – издал мощный вопль (который всполошил выпивох в пабе, примчавшихся узнать, в чем дело), извещая весь свет о своем рождении, о своем наконец-то свершившемся прибытии в этот мир.

1952

Пошлая популярность

Девочка в бледно-розовом пальто