Незримый фронт Отечества. 1917–2017. Книга 2

После 7 дней бесплодной работы с «Игроком» мы с Николаем, крайне удрученные, пришли на доклад к начальнику Следственного отдела полковнику Леониду Ивановичу Баркову. Он, к нашему удивлению, не устроил нам разнос за отсутствие результатов, а провел урок мастерства оперативно-следственной работы, причем в корректной и уважительной манере. Внимательно выслушал, что у меня есть в деле против объекта, выяснил все детали поведения подследственного на допросах, а затем предложил мне выписать из дела все факты противоправной деятельности «Игрока», но только так, чтобы они были стопроцентно точными. Попадать пальцем в небо мы не имели права.

В который раз я внимательно проанализировал все материалы дела, а это несколько томов, и к концу дня положил на стол начальника Следственного отдела все прегрешения объекта перед законом и обществом, в том числе и чисто морального плана, в том числе приложил фотографии арабов, которые совершали сделки с объектом 3 года тому назад. Эти фотографии пришлось доставать вместе с анкетами через ОВИР. Также приобщил фото и наших «центровых» ребят с Невского, с которыми он поддерживал деловые отношения.

На следующее утро Леонид Иванович, как мы договаривались, позвонил следователю во время допроса «Игрока» и «строго» спросил: «Как идет работа?» Николай начал оправдываться, говорить, что подследственный не встал на путь раскаяния и т. д. Шеф приказал ему явиться в кабинет для доклада вместе с подследственным. Николай «изобразил» панику: приглаживал свои непокорные волосы, несколько раз поправлял галстук, собрал в кучу протоколы допроса, рассыпал их, вновь собрал, и с отрешенным видом предложил объекту пройти с ним к начальнику. «Игрок» понял, что над его следователем сгущаются тучи. В кабинете начальника Николая ждал показательный разнос за «безответственное», «безграмотное» отношение к делу. В конце выволочки Леонид Иванович пообещал Николаю отстранить его от допросов, если он не пересмотрит своего отношения к делу. Во время этого спектакля Барков даже ни разу не посмотрел в сторону подследственного, а тот, кажется, начал осознавать, что из-за его упертости пострадает, в общем-то, хороший человек, относящийся к нему весьма корректно, не допускающий грубости, хамства и провокаций. В самом конце разноса, когда следователь с объектом уже намеревались выходить из кабинета, начальник, обращаясь к «Игроку», строго спросил:

— А вы, о чем думаете? Решили заработать полный срок в суде, который при рассмотрении дела учтет и отсутствие раскаяния у подследственного, и отказ от сотрудничества со следствием?

Объект заявил, что он, мол, хотел бы, да не понимает, в чем ему надо раскаиваться.

— Ах, так? Вы не понимаете, в чем надо раскаиваться? Тогда я вам помогу и объясню.

Начальник эффектным движением бросил на стол фотографию араба, с которым «Игрок» совершал 3 года тому назад валютные операции, и напомнил время и суммы сделок. Потом добавил следующую фотографию и сведения о других сделках. Далее сообщил ему остальную информацию, которую я накануне проработал. Делал он это, конечно, мастерски, я бы даже сказал, артистично: перечислил эпизоды по сделкам с арестованным нами барменом, а также с «фарцовщиками» с Невского, далее упомянул махинации с коньяком и подробности конфликтных отношений с друзьями и знакомыми, которые мы получили при прослушивании и от агентуры, также упомянул и пресловутую винтовку.

Завершая беседу, Леонид Иванович дал «Игроку» возможность подумать до следующего дня. Объект в шоке вернулся в камеру и часа три не мог произнести ни слова. Не реагируя на соседа по камере, сидел на кровати, уставившись в одну точку, затем произнес: «Ничего не понимаю, почему меня не посадили раньше, еще несколько лет тому назад? Они знают обо мне больше, даже чем я знаю о себе». Сокамерник посоветовал ему признать те факты, от которых не отвертеться, в противном случае могут поменять следователя на какого-нибудь держиморду.

Откуда им было знать, что в тот период в Следственном отделе работали, как правило, молодые образованные люди, в большинстве своем выпускники юридического факультета Ленинградского государственного университета и других юридических институтов. Пройдя обучение на шестимесячных или годовых курсах КГБ, они приступали к работе в Следственном отделе Управления. И ни одного держиморды. Не те времена. С держимордами можно было встретиться только в довоенные и послевоенные годы.

На следующее утро «Игрок» заявил следователю, что он пересмотрел свое отношение к делу, приносит извинения за свое поведение и попросил оформить явку с повинной, если это действительно зачтется на суде. Николай пообещал ему и слово свое сдержал.

Началась рутинная работа, затянувшаяся на несколько месяцев. Следователи КГБ не привыкли суетиться и делали свою работу добротно. Вероятно, поэтому в то время у нас практически не было случаев, чтобы кого-то освободили после ареста из-за отсутствия доказательств или дело из зала суда вернули на доследование.