Ни о чем не жалею

— Я еще немного посижу, — сказал он и, прищурившись на огонь в камине, налил себе новую порцию виски. Джон был очень рад тому, что теперь у них с Элоизой — раздельные спальни. Спать с ней в одной постели ему было по-настоящему страшно — он всерьез начинал побаиваться, что Элоиза может без колебаний прикончить его. Он несколько раз говорил об этом и Барбаре, но та нисколько не испугалась, простодушно твердя про законы, про полицию. Что ж, возможно, ей с ее ограниченным умом просто не дано было постичь, насколько Элоиза жестока и опасна. Никто не мог этого понять, за исключением его самого и Габриэлы.

— Значит, ты собираешься спать в своей комнате, — констатировала Элоиза и вышла из библиотеки, слегка покачивая бедрами.

Джон взглядом проводил выползающий за дверь шелестящий шлейф ее вечернего платья и залпом проглотил содержимое бокала. Элоизе он ничего не ответил — он снова думал о Габриэле. Лишь дождавшись, когда наверху хлопнула дверь спальни, Джон поднялся с кушетки и отправился в кухню за новой бутылкой.

Когда поздним вечером Габриэла наконец очнулась, то не сразу поняла, где находится. В свете небольшого ночника, стоявшего на столике возле кровати, она разглядела белые стены, белый потолок и лицо незнакомой женщины в белой крахмальной шапочке, которая смотрела на нее и озабоченно хмурилась. Заметив, что девочка открыла глаза, женщина ласково улыбнулась, и Габриэла невольно вздрогнула. На нее еще никто никогда не смотрел с такой добротой и сочувствием.

— Я… в раю? — негромко спросила девочка. Она была уверена, что умерла, и значит, можно ничего не бояться.

— Нет, милая, ты в больнице Святой Анны, но с тобой уже все в порядке… почти в порядке. Сюда тебя привез папа — он только что уехал домой, но завтра утром он снова придет навестить тебя.

В мозгу Габриэлы зародилась безумная надежда, что если она никогда не поправится, то ей, возможно, разрешат остаться в больнице насовсем. Но она была еще слишком слаба, чтобы разговаривать, поэтому только кивнула и сразу же почувствовала боль во всем теле.

— Постарайся не двигаться, — наклонилась к ней молодая сиделка, заметив, как исказилось лицо девочки.

И немудрено, сотрясение мозга должно было давать острую головную боль, к тому же из уха Габриэлы все еще сочилась кровь.

— Твой папа сказал, что ты упала с лестницы, — продолжила она, приветливо улыбаясь. — Тебе повезло, что он сразу привез тебя к нам. Но теперь уже все позади.

Ты обязательно поправишься, но несколько деньков тебе придется полежать у нас. Но не волнуйся — тебе у нас понравится. Мы будем ухаживать за тобой не хуже, чем дома.

Габриэла снова кивнула, хотя боль сделалась почти нестерпимой. Она была искренне благодарна этой незнакомой женщине, которая разговаривала с ней так спокойно и ласково, как никогда не говорила родная мать.

Потом Габриэла заснула и плакала во сне. Сиделка несколько раз подходила к ней, чтобы пощупать лоб. Утром она ушла домой, а на дежурство заступила другая, более опытная женщина. Она пощупала девочке пульс, заглянула в зрачки, потом стала менять повязку на ноге.

Вид раны озадачил ее настолько, что она несколько мгновений просидела неподвижно, вглядываясь в лицо Габриэлы. В глазах сиделки застыл вопрос, который вчера никто так и не осмелился задать отцу девочки. За свою жизнь она видела много похожих ран и ушибов у других детей и отлично знала, что это следы жестоких побоев.

Но сделать она ничего не могла. Избитые дети, вылежав в больнице сколько положено, неизбежно возвращались в свои семьи. И эта девочка тоже вскоре отправится домой. «Что с ней там будет?» — задумалась сиделка.

Дети бедняков рано или поздно попадали в больницу снова и по тому же поводу; что касалось Габриэлы, то тут дело было сложнее. Сиделка понадеялась, что родители девочки слишком напуганы делом своих рук. Возможно, Габриэла больше никогда не окажется в больничной палате. А может — наоборот. Сказать наверняка не мог никто.

Габриэла спала так крепко, что даже перевязка не смогла ее разбудить. Утром она плотно позавтракала, а после обхода снова уснула. Она была слишком слаба и на протяжении последующих нескольких дней в основном ела и спала, хотя дневной ее сон был неглубоким и тревожным. Дома ей никогда не разрешали валяться в постели, и подсознательно Габриэла боялась, что ее накажут, если застанут спящей. Дважды ее приезжал навестить отец.

Каждый раз ему приходилось объяснять, что мать Габриэлы не может приехать, потому что больна. Ему верили, и сочувствовали, и завидовали тому, какая у них славная, воспитанная дочурка. Действительно, Габриэла не капризничала, не жаловалась, никогда ничего не требовала и с благодарностью принимала все, что для нее делали. Она почти не заговаривала с сиделками и лишь внимательно наблюдала за тем, что и как они делают, и смущенно улыбалась, когда замечала, что на нее смотрят.