Ничего для себя. Повесть о Луизе Мишель

Домбровский был еще жив. Превозмогая боль, неожиданно улыбнулся, и Луизе показалось, что мелькнуло в этой улыбке непонятное удовлетворение. Лицо, однако, быстро бледнело, синели, вздрагивая, губы. Он сказад тихо, но внятно:

— Жизнь моя не играет роли, думайте о спасения Республики… Прощайте, друзья…

Домбровского уложили на полотняные, закапанные кровью носилки, и офицеры понесли командира к больнице Лярибуазьер. И вдруг тонко и пронзительно заржал вслед носилкам конь Домбровского, рванулся вдогонку, брызжа из-под копыт огнем.

…Уже после поражения Коммуны, в камерах тюрьмы Сатори, кто-то рассказал Луизе о прощании гвардии с генералом. Из больницы Лярибуазьер тело перевезли в Ратушу — федераты тогда еще удерживали ее, — положили на обитую синим атласом постель в знаменитой «Голубой комнате». В Ратуше в тот день было до предела тревожно: версальцы уже захватили площадь Согласия, улицу Риволи и набережные почти до самой Ратуши. На левом берегу Сены в их руках Марсово поле, Дворец Инвалидов, Люксембургский дворец, бульвар Сен-Мишель и часть Латинского квартала. Огненные протуберанцы вздымаются над Тюильри, над зданием Почетного легиона, Государственного совета, Счетной палаты, — в отблесках пожаров становятся багровыми стены «Голубой комнаты». Домбровский лежит в черном сюртуке с золотыми галунами на рукавах, неподвижно вздернув заостренную белокурую бородку. Сидя у постели, капитан Жорж Пилотель торопливо набрасывает последний портрет генерала.

Часа через два, завернув тело в красное знамя, при свете сотен факелов, его повезут на Пер-Лашез, и по пути к кладбищу трагический кортеж не раз остановится, чтобы гвардейцы попрощались с тем, кого любили и кому верили до конца. И Верморель, чуть картавя, скажет над могилой прощальное слово:

— В ряду первых он отдал свою жизнь за Коммуну!

Поклянемся же, братья, что уйдем от его могилы лишь затем, чтобы умереть так же геройски, как умер он! Да здравствует Коммуна!..

А Луиза в те часы продолжала сражаться. Сдерживая слезы, она посылала пулю за пулей в мелькавшие вдали тени.

— Это вам за него, сволочи! За него!

В доме слева на втором или на третьем этаже продолжал плакать уже осипший ребенок, от этого плача судорожно сжималось сердце. Может, малыш заходится криком на груди убитой матери: картечь митральез железным смерчем хлещет по фасадам домов, по окнам, дробя в щепки жалюзи, осыпая защитников баррикады битым стеклом. Но покинуть пост нельзя, каждую секунду можно ждать атаки, а бойцов осталось не так уж много. И слева и справа неподвижны уткнувшиеся в камни тела.

Неожиданно послышались мальчишеские голоса. Луиза обернулась. Трое ребятишек прибивали к палке плакат, написанный на фанерке черной краской. Издали Луиза без труда прочитала крупные буквы:

«Смерть Тьеру, Мак-Магону и Дюкро, смерть крысам, грызущим народ!»

Под фанеркой болталась на веревочке дохлая крыса,

— Молодцы! — крикнула Луиза. — Но ведь ее, наверно, можно было съесть!

Мальчишки обернулись, и один ответил:

— Нет, мадемуазель Луиза! Она давно сдохла. Воняет!

Ба, да ведь это Жак, которого ты недобрала на площади Клиши, — его отца версальцы прикололи штыками к дереву в Булонском лесу!

— Ты стал настоящим инсургентом, Жак! — улыбнулась она.

— О да, мадемуазель Луиза! У меня — оружие! — и, подхватив лежавший на камнях карабин, Жак вскинул его над головой.

— Значит, папашу Габриэля убили?

— Да! — с недетской горечью кивнул Жак. — Я мщу и за него! У вас есть патроны, мадемуазель Луиза?

— Немного, Жак.

— Я поделюсь с вами — Он с гордостью похлопал себя по оттопырившейся выше пояса рубашке. — Я забираю у убитых, ведь им все равно ни к чему! А нам необходимо защищать Париж!

Чуть пригибаясь под свистящими над улицей пулями, подошел темноглазый, чем-то напоминавший Камилла лейтенант Жиро.

— Ах, вот ты где, Жак?! — обрадовался он. — Ты мне снова понадобился! — Жиро присел на корточки и пояснил Луизе: — Он незаменимый разведчик, мадемуазель! Благодаря ему мы знаем о продвижении версальцев, о сопротивлении баррикад. Так вот, Жак… Надо посмотреть, что происходит на улице Руссо, пробежать по ней до ворот Клиньянкур. Держатся ли наши?! Где; наступают красные штаны? Куда везут орудия? Никто из взрослых не может этого сделать, дорогой Жатс, лишь ты и твои дружки. Понял? От тебя, может, зависит не только судьба Монмартра, но и всего Парижа!

— Тогда мы пошли! — крикнул Жак.

— Э, нет! — Лейтенант сердито покачал головой. — Если схватят с карабином, тебя повесят, как эту крысу. Карабин — мне. Получишь, когда вернешься.

Луиза видела, с какой неохотой расстается с оружием маленький боец, но, очевидно, он и сам понимал, что иначе нельзя.

— А если… — Жак споткнулся о несказанное слово, но Жиро понял и одобрительно улыбнулся.

— Если меня убьют, ты найдешь его рядом со мной. Беги!

Он проводил мальчугана ласковым и беспокойным взглядом. Скорбные складки прорезались вокруг рта.

— Он похож на моего Эмиля, — со вздохом сказал Жиро, судорожно проводя ладонью по лицу. — Боже мой, мадемуазель Мишель, даже детям приходится сражаться!

— Он погиб, ваш сын? — спросила Луиза.